298

— А что ты там пьешь и ешь?

— Воды есть немного. Еду я не брал. Вот только три лимон­ных карамельки...

— И давно сидишь?

— Со вчерашнего утра.

— Ты, наверное, голодный?

— Пожалуй.

— А с этим делом... ну, отливаешь ты как?

— Обхожусь. Я же почти не пью и не ем, так что это не про­блема.

— А знаешь, Заводная Птица, ведь ты можешь там умереть, если я захочу. Кроме меня, никто не знает, где ты. Лестницу я спрятала. Понимаешь? Стоит мне уйти отсюда — и тебе кранты. Кричи не кричи — все равно не услышат. Кому в голову придет, что ты тут сидишь? Никто даже не заметит, что ты пропал. На работу не ходишь, жена сбежала. Если кто и обра­тит внимание, что ты пропал, будет уже поздно — к тому вре­мени ты отдашь концы, и даже тела твоего не найдут.

— Все правильно. Твоя воля — и мне конец.

— Ну и как тебе это?

— Ты меня напугала, — сказал я.

— Что-то по твоему голосу не похоже. Я все тер ладонями щеки. Вот они — руки и щеки. В темно­те их не видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.

— Наверное, до меня еще как следует не дошло.

— Зато до меня дошло, — заявила Мэй Касахара. — Оказы­вается, человека на тот свет отправить гораздо проще, чем ка­жется.

— Ну, это еще от способа зависит.

— Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить — и все. Ничего и делать не надо. Ты только представь, Заводная Птица! Как ты будешь мучиться в темноте, постепенно заги­баться от голода и жажды. Это будет нелегкая смерть.

— Это уж точно, — отозвался я.

— Ты, похоже, мне не веришь. Думаешь, на такую жесто­кость я не способна?

299

— Не знаю. Верю или не верю — не в том дело. Все может быть. Вот что я думаю.

— «Может быть...» Я не об этом говорю, — произнесла она ледяным тоном. — Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли уж ты туда думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?

— Как? — спросил я.

— А вот так! — С этими словами Мэй Касахара плотно зад­винула половинку крышки колодца, которая оставалась от­крытой. Наступила полная, непроглядная тьма.

10. Мэй Касахара о смерти и эволюции • Не от мира сего

В кромешной тьме я скорчился на корточках на дне колодца. Со всех сторон меня окружало ничто— единственное, что можно было разглядеть. Я сделался частью этого ничто. Зак­рыв глаза, слушал, как бьется сердце, бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как сокра­щаются в спазмах требующие пищи скользкие внутренности. В этом жутком мраке каждое движение, каждый удар пульса неестественно громко отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за темноты все ощущалось с небывалой ост­ротой и натурализмом.

Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.

Мне стало казаться, что я — Заводная Птица, лечу по лет­нему небу, усаживаюсь на ветку какого-то большого дерева и начинаю заводить механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то девалась, должен же кто-то выполнять ее рабо­ту — крутить эту штуку. Иначе пружина ослабнет и точное, налаженное устройство в конце концов остановится. Интерес­но: кроме меня, никто, похоже, не заметил, что Заводная Птица исчезла.

301

Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Завод­ной Птицы, но ничего не вышло. Какой-то бессмысленный противный скрежет — такой получается, когда неровные, шер­шавые поверхности трутся друг о друга. Нет, так кричать уме­ет только Заводная Птица. Только она может заводить пружи­ну нашего мира так, как нужно.

Птица из меня получилась никудышная — безголосая и ни на что не способная. И все же я решил полетать по летнему небу. Оказалось, это совсем не трудно — поднимаешься в воз­дух, а там маши себе крылышками под нужным углом да сле­ди за курсом и высотой. Мое тело моментально приспособи­лось к полету — я парил свободно, без всякого труда, глядя на землю с высоты, привычной для Заводной Птицы. Надоедало летать — усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разгля­дывал крыши домов и дороги, людей, снующих туда-сюда. Жизнь шла своим чередом.