Через некоторое время в зоопарк явился десяток китайцев с порожними тележками. Убитых животных выволакивали из сарая, грузили и привязывали, накрывая циновками. Все это китайцы проделывали почти в полном молчании, с бесстраст­ными, ничего не выражающими лицами. Закончив погрузку, они покатили куда-то свои старые тележки, которые под тя­жестью наваленных на них туш издавали резкий, похожий на дыхание астматика, скрип. Так в тот жаркий августовский день

515

закончилась расправа над животными. Расправа, учиненная, по словам китайцев, ужасно неумело. Осталось лишь несколь­ко чисто убранных пустых клеток. А обезьяны все продолжа­ли в возбуждении выкрикивать что-то на своем непонятном языке. Лихорадочно метались по тесной клетке барсуки. Пти­цы отчаянно хлопали крыльями, разбрасывая в разные сторо­ны перья. Не переставая, верещали цикады.

*

После расстрела солдаты вернулись в свой штаб, последняя пара рабочих-китайцев исчезла куда-то вместе с тележкой, нагруженной трупами зверей, и зоопарк опустел, как дом, от­куда вывезли всю обстановку. Присев на бортик пересохшего фонтана, в котором уже давно не было воды, ветеринар под­нял глаза на небо и принялся рассматривать четкие очертания облаков. Прислушался к стрекоту цикад. Заводной Птицы уже не было слышно — впрочем, ветеринар этого не заметил. Да он никогда и не слышал ее раньше. Ее голос знал только молодой солдат, которого потом убили лопатой на шахте в Сибири.

Ветеринар достал из нагрудного кармана промокшую от пота пачку сигарет, вытащил одну, чиркнул спичкой и тут за­метил, что у него мелко дрожат руки. Дрожь не унималась — закурить удалось лишь с третьей спички. Нельзя сказать, что происшедшее в зоопарке стало для него таким уж сильным эмоциональным потрясением. Прямо у него на глазах почти мгновенно «ликвидировали» столько животных, а он — непо­нятно почему — почти не испытывал ни удивления, ни печа­ли, ни гнева. Он вообще как бы ничего не чувствовал — просто был ошеломлен и потерян.

Ветеринар сидел, дымя сигаретой, и пытался разобраться, что с ним творится. Посмотрел на сложенные на коленях руки, потом снова перевел взгляд на плывущие в небе облака. От­крывавшийся перед ним мир внешне оставался таким же, как всегда. Он не замечал никаких перемен. И все же это должен быть иной мир. Он сам есть его частица, частица мира, в кото­ром «подверглись ликвидации» медведи, тигры, леопарды и волки. Еще утром все они жили, существовали, а сейчас, в че-

516

тыре часа, их уже нет, их существование прекратилось. Сол­даты с ними расправились, и даже трупов не осталось.

Между двумя этими разными мирами пролегла непреодо­лимая глубокая трещина. «Она должна быть, абсолютно точ­но», — думал ветеринар, но никак не мог понять, в чем заклю­чается эта разница. С виду все оставалось по-прежнему. Он был растерян: откуда в нем появилось незнакомое прежде рав­нодушие, безучастность ко всему?

Вдруг он почувствовал страшную усталость. Вспомнив, что почти не спал прошлой ночью, подумал: «Лечь бы сейчас где-нибудь под деревом, в прохладной тени и поспать хоть немно­го, чтобы ни о чем не думать, отключиться, провалиться в без­молвную темноту». Ветеринар взглянул на часы. Надо позабо­титься о корме для оставшихся животных, полечить бабуина, у которого поднялась температура. У него была куча дел, но сначала обязательно нужно поспасть. Все остальное — потом.

Ветеринар направился в ближнюю рощицу и вытянулся на траве в укромном месте, где его никто не видел. Накрытая те­нью трава приятно холодила и пахла милыми воспоминания­ми детства. Крупные маньчжурские кузнечики, жизнерадост­но стрекоча, скакали через его лицо. Лежа, он еще раз закурил. Дрожь в руках, к счастью, унялась. Глубоко затягиваясь ды­мом, ветеринар представил, как китайцы снимают шкуры с убитых недавно животных, кромсают мясо. Раньше ему не раз доводилось видеть, как они это делают. Получалось очень лов­ко. Зверей разделывали за считанные минуты, отделяя шкуру, мясо, внутренности, кости.