Чертах. Раньше я никогда всерьез не задумывался, какой фор­мы у меня уши. Попроси меня их нарисовать — хоть как-ни­будь, — я наверняка не сумел бы. А сейчас появилась возмож­ность во всех деталях обследовать каждый краешек, все впадинки и изгибы. К своему удивлению, я обнаружил, что правое и левое ухо здорово отличаются друг от друга. Как та­кое могло получиться и какой смысл в таком асимметричном устройстве моих ушей (а какой-то смысл, наверное, должен быть), осталось для меня тайной.

Стрелки показывали 7:28. За время, что я сижу в колодце, я, должно быть, уже две тысячи раз посмотрел на часы. Зна­чит, 7:28 вечера. На бейсболе в это время как раз заканчивают розыгрыш третьей подачи и берутся за четвертую. В детстве на стадионе я любил забираться на самую верхушку трибуны и наблюдать, как понемногу угасает уходящий день. Солнце уже скрывается на западе за горизонтом, но небо еще хранит его великолепное красочное сияние. Мачты освещения отбрасы­вают на поле длинные тени, будто намекая на что-то. Игра начинается, и постепенно, один за другим, зажигаются про­жектора. Но на стадионе еще светло, так что можно читать газету. Память о красках долгой вечерней зари стоит на пути летней ночи.

Однако искусственное освещение неторопливо, спокой­но и в то же время настойчиво одолевает свет дня, разукра­шивая все вокруг в веселые, праздничные тона. Свежая зе­лень травы на поле, покрытые симпатичным черным грунтом сектора площадок, новенькие белые линии, пересекающие их, сверкающие лаком биты игроков, ожидающих своей оче­реди нанести удар, табачный дым в потоках света (в безвет­ренную погоду он напоминал мне неприкаянные души, ма­ющиеся в поисках того, кто бы их прибрал) — все это представляется с необычайной четкостью. Пацаны, разнося­щие пиво, рассматривают на свет купюры, зажав их в паль­цах; болельщики вскакивают с мест, чтобы проследить полет высокого мяча, и трибуны в зависимости от его траектории то взрываются криком, то разочарованно вздыхают. Птицы небольшими стаями пролетают над ареной к морю, возвра-

309

щаясь в свои гнезда. Вот что можно увидеть на бейсбольном стадионе в полвосьмого вечера,

Я начал вспоминать разные бейсбольные матчи, которые мне доводилось видеть. Помню, совсем еще в детстве, в Япо­нию на товарищеские игры приезжали «Сент-Луис Кардиналз», и мы с отцом ходили их смотреть. Перед началом игры «Кардиналы» выстроились по периметру площадки. Вынесли корзины с теннисными мячами, подписанными игроками, и те стали быстро, как на соревнованиях, метать их на трибуны. Зрители устроили за ними настоящую охоту, отчаянно стара­ясь поймать, а я, не вставая с места, сам не заметил, как один из мячей оказался у меня на коленях. Это произошло как по волшебству — непонятно и совершенно неожиданно.

Я опять поднес часы к глазам. 7:36. Восемь минут прошло, как я последний раз сверялся с циферблатом. Всего только восемь минут. Сняв часы, приложил их к уху. Полный поря­док! Идут как положено. Я пожал плечами в темноте. Со вре­менем творится что-то странное. Я решил пока забыть о ча­сах. Конечно, ничего другого, как смотреть на них, мне не остается, но делать это каждую минуту — просто какая-то па­тология. Однако сдерживаться оказалось чрезвычайно труд­но. Примерно так же я мучился, когда бросал курить. Как толь­ко я решил перестать вспоминать о времени, ни о чем другом думать стало невозможно. Эта мысль засела во мне как зано­за, будто клин в меня забили. Чем больше я старался не ду­мать о времени, тем меньше это получалось. Глаза против воли отыскивали часы на левой руке. Всякий раз я отворачивал лицо и зажмуривал глаза, чтобы их не видеть, и в конце концов снял и запихал в рюкзак. Но и тогда меня бессознательно тянуло к часам, продолжавшим тикать в недрах рюкзака.