Девушка вздохнула и выпустила струю табачного дыма.

— Ничего. Все в порядке. Я нарочно хромаю, чтобы в шко­лу не ходить. Притворяюсь перед предками. Так и привыкла. Теперь хромаю, даже если никто не видит, когда я одна в ком­нате. Я вообще педантка. Как говорится, если хочешь обма­нуть кого-нибудь — сначала обманись сам. Ну да ладно. А ты смелый, Заводная Птица?

— По-моему, не очень, — ответил я.

— А как насчет любопытства?

— Любопытство — другое дело. Есть немного.

— А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много общего? — спросила Мэй. — Где смелость, там и любо­пытство, где любопытство, там смелость. Скажешь, не так?

— Хм! Действительно, сходство имеется. Бывает, пожалуй, что смелость и любопытство сливаются вместе, как ты ска­зала.

78

— Например, когда тайком забираешься в чужой дом?

— Вот-вот, — сказал я, перекатывая под языком карамель­ку. — Похоже, что в такие минуты любопытство и смелость идут вместе. Иногда любопытство вытаскивает за собой сме­лость и подгоняет ее. Но обычно любопытство скоротечно и быстро проходит — в отличие от смелости. Любопытство — что-то вроде приятеля, которому не можешь полностью дове­риться. Лишь зажигает тебя и в какой-то момент бросает. И после этого приходится действовать в одиночку, собрав все свое мужество.

Мэй чуть задумалась.

— Да... Можно, наверное, и так сказать. — Она поднялась со стула, отряхнула шорты и посмотрела на меня сверху вниз.

— Послушай, Заводная Птица, ты не хочешь посмотреть колодец?

— Колодец? — поинтересовался я. Какой еще колодец?

— Тут есть высохший колодец. Он мне нравится. В какой-то степени. Хочешь взглянуть?

*

Мы прошли через сад и, обойдя дом сбоку, оказались у колод­ца. Метра полтора в диаметре, он закрывался круглой крыш­кой из толстых досок. Сверху крышка была придавлена парой бетонных блоков. Возле колодца, стенки которого возвыша­лись над землей примерно на метр, как часовой на посту, сто­яло старое дерево. Как оно называлось, я не знал. Колодец, как и все, что принадлежало этому дому, казалось, уже давно был заброшен. Здесь ощущалось нечто такое, что я бы назвал «полной потерей чувствительности». Складывалось впечатле­ние, что стоит человеку отвести взгляд от этой картины, как изображенные на ней неодушевленные предметы станут еще неодушевленнее.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что колодец го­раздо старше остальных построек. Похоже, его выкопали за­долго до того, как возвели дом. Даже деревянная крышка вы-

79

глядела очень старой. Стенки колодца были зацементирова­ны, но, очевидно, цементный раствор для прочности положи­ли на прежнюю конструкцию. Даже дерево рядом с колодцем всем своим обликом подчеркивало, что появилось на этом месте гораздо раньше соседей.

Я опустил на землю бетонный блок, снял одну из полови­нок дощатой крышки и, опершись руками о край, перегнулся и заглянул внутрь. Дна, однако, видно не было. Колодец, по­хоже, был глубокий — его нижняя часть утопала в темноте. Я принюхался — изнутри шел слабый запах плесени.

— Воды нет, — сказала Мэй. — Колодец высох.

«Птица, которая не умеет летать, колодец без воды, — ду­мал я. — Дорожка, которая кончается тупиком. И еще...»

Девчонка подняла валявшийся под ногами обломок кир­пича, бросила его в колодец. Чуть погодя оттуда донесся сла­бый сухой звук. И больше ничего. Звук был такой хрупкий, что его, казалось, можно искрошить в руках. Выпрямившись, я взглянул на Мэй и спросил:

— Почему здесь нет воды? Сама высохла? Или кто-то спе­циально засыпал?

Девчонка пожала плечами:

— Если его засыпали, то должны были завалить до самого верха. Какой смысл оставлять дырку в земле? Это опасно — кто-нибудь может туда свалиться. Так ведь?

— Пожалуй, что так, — признал я. — Скорее всего колодец просто почему-то высох.

Мне вдруг вспомнились давнишние слова Хонды: «Когда нужно будет подыматься, найди самую высокую башню и за­берись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, оты­щи самый глубокий колодец и опустись на дно». Выходит, колодец я уже нашел.