Доходят хоть до тебя мои письма?

То есть я уже столько писем тебе написала, а получаешь ты их или нет — не знаю. Не уверена, что точно помню твой ад­рес, а обратный и вообще не пишу. Может, валяются сейчас мои письма на почте, пылятся на полке, где написано: "Нево­стребованная корреспонденция. Адресат неизвестен", — и никому до них дела нет. До сих пор я думала: "Ну, не дойдет, так не дойдет. Подумаешь, велика важность!" Я просто писа­ла тебе, излагала свои мысли на бумаге. Когда я к тебе обра­щаюсь, у меня очень гладко, без запинки, получается. Сама не знаю, почему. Интересно, почему, а?

Но это письмо... я хочу, чтобы оно до тебя дошло. Очень-очень хочу.

*

Ты удивишься, но сначала я расскажу об утиной братии.

Я тебе уже писала, что у фабрики, где я работаю, — огром­ная территория; на ней и лес, и пруд, и все, что хочешь. Гулять

746

там одно удовольствие. Пруд довольно большой, и в нем жи­вут утки — штук, наверное, двенадцать. Как в их семействе все устроено — я совершенно без понятия. Может, у них свои разборки, типа "с этим дружим, а с этим — нет", но я пока ни разу не видала, чтобы они драку затеяли.

Пруд уже начинает покрываться льдом — декабрь все-таки, но ледок еще тонкий, и даже в холодную погоду пруд не весь замерзает, и уткам остается место поплавать. А в сильные, хо­лода, говорят, когда лед толстый, наши девчонки катаются там на коньках, и утиной братии (странно, наверное, я их назы­ваю, но уже так привыкла) приходится перебираться в другое место. Я сама коньки не люблю, так что, по мне, лучше бы пруд не замерзал, но так не бывает. Раз уж эти утки живут в таком холодном краю, ко всему должны быть готовы.

Под конец недели я все время хожу на пруд, чтобы понаб­людать за ними. Два, три часа могу просидеть и не заметить, как пробежит время. Одеваюсь, как на охоту на белого медве­дя — теплые колготки, шапка, шарф, сапоги, пальто с мехо­вой подстежкой; сяду на камень и одна часами гляжу на эту братию. Иногда подкармливаю их черствым хлебом. Понят­ное дело: кроме меня, ни у кого на это времени нет.

Ты не представляешь, Заводная Птица, какие эти утки сим­патичные. Можно сколько хочешь на них смотреть, и не надо­ест. Никак не пойму: почему никто на них внимания не обра­щает? Зачем надо куда-то тащиться и деньги платить, чтобы какой-нибудь дурацкий фильм посмотреть? Знаешь, они летят, хлопают крыльями, когда на лед садятся, скользят и — бац! — падают. Потеха! Прямо как в комедии по телику. Я же одна — вот и хохочу во все горло. Они, конечно, не нарочно это дела­ют, чтобы меня рассмешить. Нет, эта братия честно старается жить на полную катушку. Ну, падают иногда... Такие миляги!

Утки так забавно шлепают лапками — они у них оранже­вые, как детские резиновые сапожки, но совсем не приспо­соблены, чтобы по льду ходить. Скользят все время, шлепа­ются. Им ведь на лапки, чтобы не скользили, галоши не наденешь. Поэтому зима для утиной братии, надо думать, — не очень-то радостное время. Интересно, что они там у себя в голове думают про лед и все такое. По-моему, он у них не вы-

747

зывает особо отрицательных эмоций. Мне так кажется, когда я на них смотрю. Может, ворчат иногда: "Опять этот лед! Ну что с ним будешь делать!" А вообще, похоже, этим уткам и зимой неплохо живется. Вот еще что мне в них нравится.

Пруд находится в лесу, идти до него далеко. В такое время года, если только день не очень теплый, туда никто не ходит (кроме меня, разумеется). Иду по проложенной между деревь­ев дорожке, сапоги хрустят по льду, в который превратился выпавший недавно снег. Птички вокруг. Кутаюсь в воротник, обматываю шею шарфом, от дыхания в воздух вырываются белые струйки пара, в карманах хлеб... Шагаю по лесной до­рожке, думаю про утиный народец, и на душе тепло и радост­но становится. И тут до меня доходит, что я уже давным-дав­но не чувствовала себя такой счастливой.

Ладно, хватит об утках.

*