Доктор ответил, что служил ветеринаром в кавалерии и штыковому бою не обучен.

— Чтобы убить наверняка, нужно бить вот сюда — под реб­ра. — Лейтенант ткнул себя пальцем чуть выше живота. — Вон­заете глубоко и проворачиваете штык в кишках. Потом толка­ете штык кверху, чтобы попасть в сердце. Если просто пырнуть, толку не будет. Солдат все время учат этим приемчикам. Ру­копашный и штыковой бой, ночные вылазки — вот гордость императорской армии. А еще это дешевле, чем танки, самоле­ты, пушки. Впрочем, можно тренироваться сколько угодно, но на учениях колешь чучело из соломы, а не живого челове­ка. Ни крови, ни криков, ни вываливающихся кишок. Моим солдатам еще не приходилось никого убивать. Да и мне тоже.

Лейтенант взглянул на капрала и тряхнул головой. Капрал скомандовал, солдаты сначала напряженно застыли, потом, отступив на полшага, выставили вперед штыки, нацелив ору­жие на пленных. Один китаец (№ 7) пробормотал что-то на своем языке — наверное, проклятие — и сплюнул. До земли плевок не долетел, бессильно повис у него на груди, на майке.

Раздалась новая команда, и солдаты с силой вонзили шты­ки китайцам под ребра. Дальше, как и говорил офицер, шты­ки в их руках, как на резьбе, провернулись во внутренностях, дернулись вверх. Китайцы закричали, но негромко. Скорее это были не крики, а всхлипы, вместе с которыми, казалось, через невидимые щели из их тел уходил последний вздох. Солдаты выдернули штыки, сделали по шагу назад. Послышалась ко­манда капрала, и они с точностью повторили все снова — удар, поворот штыка, рывок кверху, штык к себе. Ветеринар безу­частно наблюдал за происходящим, поддавшись иллюзии, что у него раздвоение личности. Он вонзал штык в человеческую плоть и в то же время сам получал удар штыком. Одновремен­но ощущал, как штык входит в жертву и как острая сталь раз­рывает его кишки, парализуя тело болью.

Китайцы умирали дольше, чем он мог представить. Их тела, исколотые штыками, с распоротыми внутренностями, поте­рявшие огромное количество крови, еще несколько минут подрагивали в конвульсиях. Капрал перерезал своим штыком

647

веревки, которыми китайцев привязали к деревьям, и вместе с солдатами, не участвовавшими в расправе, отволок рухнувшие на землю тела к яме и столкнул их вниз. Снова донеслись глу­хие удары, но, как показалось доктору, не совсем такие, когда в яму сбрасывали первые трупы. «Наверное, потому, что кто-то еще жив», — подумал он.

Оставался последний китаец с номером четыре на спине. Трое бледных солдат принялись оттирать перепачканные кро­вью штыки пучками травы, росшей под ногами. Вместе с кро­вью к лезвиям прилипла еще какая-то жидкость странного цвета и кусочки плоти, и чтобы очистить их до блеска, при­шлось извести немало травы.

Ветеринар был озадачен («Почему они оставили в живых пленного с номером четыре?»), но решил больше ни о чем не спрашивать. Лейтенант достал еще сигарету, закурил и пред­ложил доктору. Тот молча взял ее, сунул в рот, зажег свою спич­ку. Руки не дрожали, но словно онемели — как будто он пы­тался чиркать спичкой, не снимая толстых перчаток.

— Эти парни — из офицерского училища армии Маньчжоу-го, курсанты. Не захотели защищать Синьцзин, вчера ночью убили двух инструкторов-японцев и решили удрать. Их обна­ружили во время ночной облавы, четверых застрелили на мес­те, еще четверых поймали. Только двое ушли — темнота помог­ла. — Лейтенант потер ладонью заросшую щеку. — Бейсболис­тами нарядились. Подумали, что в военной форме их сразу схватят как дезертиров. А может, коммунистов боялись, не хо­тели попасть к ним в руки в форме Маньчжоу-ro. Короче, в казармах, кроме формы бейсбольной команды училища, боль­ше не во что было переодеться. Вот они ее и нацепили, таблич­ки с именами оторвали и пустились в бега. Между прочим, у них очень сильная команда была. Даже ездили играть на Тай­вань, в Корею. А этот, — лейтенант ткнул пальцем в сторону привязанного к дереву китайца, — капитан команды, отбиваю­щий. Думаю, что он-то и был у них заводилой, организовал побег.