Это я.

— Как вы там оказались?

— Долго объяснять.

— Извините, вас плохо слышно. Громче, пожалуйста.

— Я говорю: это долгая история, — заорал я. — Выберусь отсюда — тогда расскажу. Я не могу сейчас громко говорить.

— Тут ваша лестница лежит?

— Моя.

— Как она здесь оказалась? Вы что, ее забросили сюда?

— Да нет! — «Интересно, зачем мне лестницу из колодца выбрасывать. И потом — это ведь еще умудриться надо», — сказал я про себя. — Нет, конечно. Ничего я не выбрасывал. Ее кто-то вытащил и мне не сказал.

— Значит, вы не можете оттуда вылезти, Окада-сан?

— Именно, — отвечал я, набираясь терпения. — Совершен­но верно. Не могу вылезти. Может, сбросите лестницу? Тогда я выберусь наверх.

— Ой, конечно. Сейчас бросаю.

— Погодите! Проверьте сначала, привязана ли она к дере­ву. А то...

Ответа не последовало. Наверху, похоже, уже никого не было. Во всяком случае, в отверстии колодца я никого не раз­глядел, сколько ни напрягал зрение. Вытащив фонарь из рюк­зака, я посветил вверх, но вместо человеческого силуэта луч

316

наткнулся на веревочную лестницу. Она висела на своем мес­те, будто всегда была там. Я глубоко вобрал в себя воздух, а когда выдохнул, почувствовал, как тает и растворяется твер­дый комок в груди.

— Эй! Крита Кано! — крикнул я.

Опять никто не отозвался. На часах 1:07. Ночи, конечно, — в вышине мерцали звезды. Забросив рюкзак на плечи, я сде­лал один глубокий вдох и стал взбираться по раскачивающей­ся лестнице. Подъем давался с трудом — от любого движения все мышцы, кости и суставы скрипели, кричали от боли. Од­нако с каждой осторожно пройденной перекладиной воздух становился все теплее, смешиваясь с терпким запахом травы. Стало слышно, как стрекочут насекомые. Ухватившись рука­ми за край колодца, я собрал последние силы, перевалился через бортик и плюхнулся на мягкую землю. На воле! Не­сколько минут я лежал на спине, ни о чем не думая. Глядел в небо, глубоко набирая в легкие воздух — густой теплый воздух летней ночи, напоенный свежими ароматами жизни. Я вды­хал запахи земли, запахи травы. Одних запахов было доста­точно, чтобы ощутить ладонями мягкую землю и шелковис­тую траву. Хотелось хватать их руками и жадно поедать все без остатка.

На небе уже не осталось ни одной звездочки — их было вид­но только из колодца. Висела лишь почти полная, массивная луна. Не знаю, сколько я пролежал так, прислушиваясь к уда­рам сердца. Казалось, слушай только, как оно бьется, и все — так можно жить вечно. Но в конце концов я все-таки поднял­ся на ноги и огляделся. Никого. Только ночной сад вокруг и статуя птицы, как всегда уставившейся в небеса. Света в доме Мэй Касахары не было — только в саду горела одинокая ртут­ная лампа, отбрасывая невыразительный бледный свет на без­людную дорожку. Интересно, куда же подевалась Крита?

Как бы там ни было, надо идти домой. Прийти, попить, закусить чего-нибудь, а потом забраться под душ и как следу­ет смыть с себя все. От меня, должно быть, несет за километр, так что для начала нужно избавиться от этого духа. Второе — наполнить пустой желудок. Все остальное — потом.

317

Я зашагал к дому обычным маршрутом, но дорожка в этот раз выглядела почему-то другой, не такой, как всегда. Под живым струящимся светом луны следы запустения и разложе­ния выступили с небывалой прежде ясностью. В нос ударила вонь, будто от разложившегося трупа, отчетливо пахнуло не­чистотами. Было уже очень поздно, но во многих домах еще не спали, разговаривали, что-то ели, смотрели телевизор. Из одного окна — там что-то жарили в масле —донеслись такие ароматы, что у меня заломило в голове и закололо в желудке. Из гудящего кондиционера меня обдало струей нагретого воз­духа. Послышался шум воды из душа, за стеклянным окош­ком ванной смутно маячила чья-то тень.