Этот эпизод совсем стерся из моей памяти. Но в тот мо­мент, когда я с рюкзаком за плечами собирался перелезть че­рез стену, вдруг вернулось ощущение небывалого одиночества, охватившего меня, когда я стоял один на незнакомой улице среди незнакомых людей и домов и смотрел, как медленно угасает вечернее солнце. Тут я подумал о Кумико, которая пропала куда-то, захватив с собой только сумочку и блузку с юбкой из химчистки. Она упустила последнюю возможность вернуться и, может быть, стоит сейчас одна посреди какого-нибудь чужого и далекого города. От этой мысли мне сдела­лось не по себе.

Ерунда! Одна она быть не может. Наверняка с мужчиной.

И я перестал о ней думать.

*

Я шагал по дорожке.

Трава под ногами уже лишилась сочного аромата зелени, которым ее напитали весенние дожди, и выглядела жесткой и поникшей, как обычно бывает летом. В ней скакали жизнера­достные кузнечики, иногда на дорожку выпрыгивали лягуша-

257

та. Здесь был мир этих маленьких существ, и вторгшись сюда, я нарушил установленный порядок.

Дойдя до пустого дома Мияваки, я распахнул калитку и ре­шительно двинулся через бурьян вглубь сада, мимо потемнев­шей от грязи статуи птицы, которая, как всегда, не сводила с неба каменных глаз. «Только бы Мэй не увидела меня здесь», — подумал я, обходя дом.

Подойдя к колодцу, я снял блоки с крышки, убрал одну из ее деревянных половинок и бросил вниз камешек, чтобы убе­диться, что там по-прежнему нет воды. Как и в прошлый раз, камешек глухо стукнулся о дно. Сухо. Я снял рюкзак, достал веревочную лестницу и прикрепил ее к стволу дерева рядом. Потом несколько раз сильно дернул лестницу, чтобы убедить­ся, что она меня выдержит. Осторожность не помешает. Если лестница отвяжется или оборвется, на поверхность можно и не выбраться.

Держа лестницу обеими руками, я начал постепенно опус­кать ее в колодец. Скоро вся она исчезла в темноте, но я так и не почувствовал, что лестница достала дна. Вряд ли ее не хва­тило — длина была очень приличная. Но колодец оказался глубоким, и сколько я ни светил вниз фонариком, так и не разглядел, опустилась лестница до самого конца или нет. Луч света, как бы выдыхаясь, растворялся и исчезал во мраке.

Я присел на край колодца и прислушался. Компания цикад устроила на деревьях настоящий концерт, участники которо­го словно соревновались, кто кого перекричит и у кого доль­ше хватит духа. Зато птиц слышно не было. Я вспомнил о ми­лой Заводной Птице. Ей, верно, не понравилось состязаться с цикадами, и она куда-нибудь улетела.

Я повернул руки ладонями к солнцу. Они сразу стали теп­лыми — казалось, солнечные лучи проникли в каждую склад­ку и линию. Здесь было настоящее царство света — он разук­расил все вокруг яркими красками лета. Летнее солнце благословляло даже то, что нельзя было потрогать рукой, — время и память. Я сидел на краю колодца и сосал леденец, пока он не растаял во рту. Потом еще раз на всякий случай посиль­нее дернул лестницу, проверив, надежно ли она закреплена.

258

Лезть в колодец по свободно свисавшей лестнице оказалось труднее, чем я думал. Сама лестница была что надо: перепле­тенные хлопчатобумажные и нейлоновые нити — очень проч­ные, но при спуске она сильно раскачивалась во все стороны. Всякий раз, когда я переносил ногу, чтобы найти для нее но­вую опору, резиновые подошвы моих теннисных тапочек скользили, поэтому приходилось так крепко цепляться за каж­дую перекладину, что заболели ладони. Я спускался медленно и осторожно, перебираясь со ступеньки на ступеньку, а дна все не было. Казалось, спуск будет продолжаться вечно. «Но есть же у него дно!» — подумал я, вспомнив, как ударился о землю брошенный в колодец камешек. Просто дело в этой дурацкой лестнице — из-за нее я спускаюсь так долго.