Если честно, Заводная Птица, я проснулась час назад — ты мне приснился. Села за стол и решила тебе написать. Сейчас... (по­годи, на часы посмотрю) 2:18 ночи. Легла я как обычно, без чего-то десять, пожелала спокойной ночи своим уткам и креп­ко уснула. Но тут вдруг — раз! — и очнулась. Сон это был или нет — никак не пойму. Что снилось — не помню. Может, и не снилось ничего. Но что бы это ни было, я точно слышала твой голос у самого уха. Ты громко звал меня. От этого я и вскочила.

Открыла глаза: в комнате полумрак. В окно луна светит. Огромная, похожая на серебристый поднос из нержавейки, она висела над холмом, и ее свет в окне напоминал разлившуюся по полу белую лужу. Я села на кровати и изо всех сил стала думать, что произошло. Зачем ты меня по имени звал? Твой голос я так четко слышала. Сердце лихорадочно колотилось в груди и долго не могло успокоиться. Будь я дома, тут же оде­лась бы — ночь на дворе, ну и что? — и побежала к тебе по нашей дорожке. А из этих гор, за тыщи километров, разве до­бежишь куда-нибудь?

И что, ты думаешь, я сделала?

Догола разделась. Ха-ха! Почему? Лучше не спрашивай. Сама толком не знаю. Так что молчи и слушай дальше. В об-

748

щем, все с себя сняла, встала с постели и опустилась на коле­ни на залитый серебряным лунным светом пол. Отопление не работало, и в комнате, наверное, было прохладно, но холода я не чувствовала. В окно светила луна, и в этом свете было что-то такое... особенное. Оно плотно обтягивало мое тело тон­кой защитной кожицей. Какое-то время я просто стояла, а потом стала подставлять себя лунному свету по очереди с раз­ных сторон. Как бы тебе сказать? Мне казалось, я веду себя совершенно естественно. Свет был такой красивый, необык­новенный, что я удержаться не могла. Поворачивала к свету шею, плечи, руки, груди, животик, ноги, попку, потом... ну, ты знаешь... Как будто под душем мылась.

Увидел бы меня кто-нибудь, точно бы подумал: "Совсем не­нормальная". За лунопоклонницу бы принял, у которой от лун­ного света крыша поехала. Но конечно, никто меня не видел. Хотя, может, мой парень-мотоциклист был где-нибудь рядом и глядел на меня. Ну да что об этом говорить. Умер он, но если б захотел посмотреть, я бы ему разрешила. С радостью.

Нет, никто на меня не смотрел. Я одна была в лунном све­те. Закрыла глаза и думала об утках, которые спали, должно быть, где-нибудь у пруда. Как мне было с ними тепло и радо­стно днем! Короче, утки для меня теперь — что-то вроде маги­ческого амулета.

Я еще долго стояла на коленях. Совершенно голая, одна в лунных лучах. Они выкрасили все мое тело волшебной крас­кой, и от него по полу до самой стены падала острая темная тень. Но тень была не моя. Я видела силуэт какой-то женщи­ны. Незнакомой, зрелой, а не угловатой девчонки вроде меня. С более округлыми формами, такой грудью и сосками, что мне и не снилось. И все же тень была моя — она только вытяну­лась и приобрела другую форму. Стоило мне пошевелиться — и тень повторяла мое движение. Я вертелась в разные сторо­ны — хотела понять, какая связь между мной и тенью. Откуда взялась такая разница? Но так толком и не поняла. Чем боль­ше смотрела, тем чуднее мне казалось.

А сейчас, Заводная Птица, я подошла к месту, какое трудно объяснить. Получится у меня или нет — не знаю.

749

Короче, для экономии времени скажу так: я ни с того ни с сего расплакалась. Получилось, как в каком-нибудь киносце­нарии: "Мэй Касахара: Неожиданно закрывает лицо руками и, громко рыдая, падает в слезах". Не удивляйся, я все время от тебя скрывала, но на самом деле я страшная плакса. Чуть что — сразу в слезы. Это моя тайная слабость. Так что у меня это за­просто — взять и завыть без всякой причины. Правда, долго не плачу. Сразу себе говорю: "Пора завязывать!" — и все. Тут же — стоп. Слезы у меня близко, зато так же легко остановиться могу. Ворона плаксивая! Но в эту ночь я никак не могла остановить­ся. Как будто из меня пробку вынули. Из-за чего разревелась — не пойму, поэтому и не знала, как остановиться.