И все же после того случая у меня надолго остался непри­ятный осадок. Случившееся мрачной тенью нависло надо мной. Стоило вспомнить его пальцы на моем теле, вспомнить, как он запихивал в меня эту непонятную штуку, как вылезал наружу (или мне только показалось) осклизлый, липкий ко­мок, — и я никак не могла успокоиться. Охватывали злость и отчаяние, я ничего не могла с собой поделать. Хотела стереть тот день из памяти — не получалось. Не получалось потому, что этот человек вскрыл что-то во мне. Это чувство жило во

354

мне постоянно и было неразрывно связано с этим человеком. И еще осталось ощущение несмываемой грязи, мерзости. Вот такое противоречие, понимаете? Метаморфоза, что произош­ла со мной... тут все правильно, нет вопросов, но вызвало ее что-то грязное, неправильное. Я долго мучилась, прямо раз­рывалась от этого противоречия.

Крита опять посмотрела на свои руки, лежавшие на столе.

— После этого я перестала торговать собой. Смысла в этом уже не было, — сказала Крита. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Ты так просто смогла с этим завязать? — спросил я. Она кивнула.

— Бросила — и все. Никому ничего не говорила, не объяс­няла... Как-то само собой получилось. Думала, мои «опеку­ны» хотя бы позвонят, подготовилась, но так и не дождалась. Они меня больше не трогали, хотя знали, где я живу, знали телефон. Могли угрожать, но, слава богу, до этого не дошло.

Так я снова стала нормальной девчонкой, по крайней мере — с виду. К тому времени я вернула родителям все, что у них занимала, и даже отложила кое-что. Брат на мои деньги купил новую дурацкую машину и гонял на ней. Ему, навер­ное, в голову не приходило, через что мне пришлось пройти, чтобы с ним расплатиться.

Нужно было время, чтобы привыкнуть к своей новой лич­ности, разобраться, что она собой представляет, как живет, что и как чувствует. Понять все это на опыте, запомнить, на­копить в себе. Понимаете? Ведь внутри у меня почти ничего не осталось, все словно утекло куда-то. В моем новом «я» не было никакого содержания, и надо было мало-помалу чем-то заполнять эту пустоту. Приходилось собственными руками лепить саму себя, вернее, то, что составляет мое «я».

Я еще числилась студенткой, но возвращаться в универси­тет не собиралась. Утром уходила из дому, шла в парк и сиде­ла там на скамейке, ничего не делая, или бродила по дорож­кам. В дождь отправлялась в библиотеку, клала на стол перед собой какую-нибудь книжку и делала вид, что читаю. Иногда весь день сидела в кино, а то садилась в надземку и круг за

355

кругом ездила по кольцу Яманотэ*. Я будто плавала в одино­честве в кромешном космическом мраке. Даже посоветовать­ся было не с кем. Будь Мальта рядом, рассказала бы ей все без утайки, но сестра — я уже говорила — жила тогда далеко, в каком-то уединенном местечке на Мальте, медитировала. Ее адреса я не знала и связаться никак не могла. Оставалось рас­считывать только на себя. Ни в одной книжке не найти объяс­нения того, что произошло со мной. И все же, несмотря на одиночество, несчастной я себя не чувствовала. Я крепко ух­ватилась за собственное «я». По крайней мере, теперь у меня появилось то, за что нужно держаться.

Мое новое «я» чувствовало боль, хотя и не с такой остро­той, как раньше. И в то же время я каким-то образом научи­лась спасаться от нее. То есть — отделяться от испытывающей боль физической оболочки. Я понятно говорю? Я умею разде­лять физическую и нефизическую сущность. Наверное, из моих слов кажется, что это трудно, но на самом деле, когда освоишься — ничего сложного. Когда боль подступает, я про­сто-напросто оставляю свое тело. Это все равно что потихоньку выйти в соседнюю комнату, если появился тот, кого не хочет­ся видеть. Все происходит очень естественно. Я понимаю, что у меня что-то болит, ощущаю это, но нахожусь в это время в другом месте. В той соседней комнате. Поэтому боль меня не достает.

— И ты в любое время можешь так... разделяться? Когда захочешь?

— Нет, — чуть подумав, ответила Крита.