Изменился комитет — и тут же начали быстро ухудшаться условия, в которых приходилось работать японским пленным. Скоро они стали совершенно невыносимыми. В обмен на са-

706

моуправление мы обещали Борису выполнять норму, и это нам дорого обошлось. Под разными предлогами норму все время повышали, и работа превратилась в каторгу. Пошли чередой несчастные случаи, много японцев оставили кости в чужой земле, став жертвами безудержной гонки за все новыми тон­нами угля. Самоуправление в итоге обернулось тем, что вмес­то русских надзирать за работой стали японцы.

Среди пленных, естественно, зрело недовольство. В лагер­ном мирке, где прежде мы поровну делили все лишения, стала править несправедливость, прорастала глубокая ненависть и подозрительность. Прислужников Громова ставили на легкие работы, они имели привилегии; уделом остальных стала невы­носимая жизнь или даже смерть. Жаловаться было нельзя — открытый протест означал гибель. Могли бросить в карцер уми­рать от холода и голода, удушить ночью во сне мокрым поло­тенцем, раскроить в шахте череп ударом кирки и столкнуть тело в шурф. Кто будет разбираться, что делается там, под землей, в темной шахте? Подумаешь, пропал человек! Ну и что?

Меня не переставала мучить мысль, что это я свел подпол­ковника с Борисом. Конечно, не будь меня, Громов все равно каким-нибудь другим путем рано или поздно пролез бы в наши ряды — и результат был бы тот же самый. Но мне от этого легче не становилось. Я тогда жестоко просчитался.

*

Вдруг меня однажды вызвали в барак, где обосновался Борис. С тех пор как мы встречались последний раз, времени прошло порядочно. Он сидел за столом и пил чай, как тогда, у началь­ника станции. За его спиной по обыкновению, как шкаф, воз­вышался Татарин, и у него на поясе висел большой автомати­ческий пистолет. Когда я вошел, Борис обернулся и жестом приказал монголу покинуть помещение. Мы остались одни.

— Ну что, лейтенант? Сдержал я свое слово? Сдержал, ничего не скажешь. Выполнил все, что мне обе­щал. Я словно заключил сделку с дьяволом.

— Вы получили самоуправление, я — власть, — проговорил сияющий Борис, широко разводя руками. — Мы оба получи-

707

ли что хотели. Добыча угля растет, в Москве довольны. Что еще нужно? Ты мне очень помог, и я должен как-то тебя от­благодарить.

— В этом нет необходимости, мне ничего не нужно, — ска­зал я.

— Мы же старые знакомые, лейтенант. Не надо так, — про­должал улыбаться Борис. — Буду краток. Я хочу, чтобы ты на­ходился при мне, стал моим помощником. К сожалению, с мозгами у нас здесь плохо, соображать мало кто умеет. Я ви­жу: хоть ты и без руки, зато голова у тебя варит. Согласишься стать моим секретарем — не пожалеешь, устрою тебе жизнь полегче. Тогда наверняка выживешь и, может, вернешься в свою Японию, Держись за меня — тебе от этого одна польза.

Вообще-то нужно было сразу прекратить этот разговор. Я не собирался поступать в прислужники к Громову, продавать своих товарищей, хорошо жить за их счет. Откажись я от его пред­ложения, Борис убил бы меня. Смерть бы все решила. Но ко­гда он заговорил об этом, в голове моей родился план.

— Что я должен делать? — спросил я.

*

Работа, которую собирался взвалить на меня Борис, была не из легких. Дел, где требовалось навести порядок, накопилась уйма, и самое главное — надо было разобраться с накоплен­ным Громовым богатством. Он присваивал часть (порядка со­рока процентов) продовольствия, одежды, медикаментов, ко­торые присылали в лагерь из Москвы и от Международного общества Красного Креста, прятал это добро на подпольных складах и сбывал на сторону. Еще он целыми вагонами от­правлял на черный рынок уголь. Топлива хронически не хва­тало, и нужда в нем была очень большая. Подкупив железно­дорожников и начальника станции, Борис практически рас­поряжался составами как хотел и на этом наживался. Солда­ты, охранявшие железную дорогу, за продукты и деньги зак­рывали глаза на все. Благодаря своей предприимчивости Бо­рис разбогател страшно.