Я кивнул:

— Может, так и надо.

— А ты, Заводная Птица, думал в мои годы о таких вещах?

— Да как сказать? Если по правде, так серьезно — вряд ли. Разве только самую малость. А чтобы глубоко копаться... Нет, не помню. Кажется, я просто считал, что если жить обыкно­венно, то все будет нормально само собой. Но, похоже, из этого ничего не вышло. К сожалению.

Мэй спокойно посмотрела мне в глаза и положила руки в перчатках на колено.

— Выходит, под залог Кумико-сан не выпустили?

— Она отказалась выходить под залог, — объяснил я. — Бо­ится, что на нее сразу все навалятся, суета начнется, поэтому предпочитает оставаться в тюрьме, в тишине и покое. И со мной не хочет встречаться. Вообще никого видеть не желает, пока все не уляжется.

— А когда суд?

— Где-то весной. Кумико вину признает и готова принять любое решение. Суд, очевидно, надолго не затянется. Есть неплохой шанс, что приговор будет условным, а если ее и осу­дят, то срок дадут небольшой.

Мэй подняла валявшийся под ногами камень и метнула его в пруд, целя в середину. Он со стуком запрыгал по льду к про­тивоположному берегу.

— Будешь сидеть дома и ждать, когда вернется Кумико-сан? Я утвердительно мотнул головой.

— Это хорошо... Да?

От моего рта тоже поднялось большое белое облако:

762

— Не знаю. Просто в конечном счете так получилось.

«А ведь могло быть куда хуже», — подумал я.

Вдалеке, в лесу, обступившем со всех сторон пруд, закрича­ла птица. Я поднял голову, глянул по сторонам, но крик боль­ше не повторился. Никого вокруг. Только где-то сухо долбил дерево дятел.

— Если у нас с Кумико будет ребенок, я назову его Корси­ка, — проговорил я.

— Классное имя! — сказала Мэй Касахара.

*

Мы шли по лесу рука об руку. Мэй сняла правую перчатку и засунула руку в карман моего пальто. Она напомнила мне Кумико — та тоже часто так делала, когда зимой мы ходили с ней гулять. В холодный день делили на двоих один карман. Я по­жал в кармане руку Мэй, маленькую и теплую, как одинокая замкнутая душа.

— Заводная Птица! Все небось думают, что мы любовники.

— Может быть, — ответил я.

— А ты все мои письма читал?

— Твои письма? — не понял я. — Извини, но я ни одного письма от тебя не получал. О тебе ничего не было слышно, вот я позвонил твоей матери, и она дала этот адрес и телефон. Ради этого пришлось всякую чушь нести, врать что-то.

— Ну и дела! Куда же они все делись? Я же, наверное, штук пятьсот писем тебе написала, — закатив глаза, заявила Мэй.

*

Вечером она поехала провожать меня на станцию. На автобу­се мы добрались до городка, съели пиццу в ресторанчике ря­дом со станцией и стали ждать, когда появится дизель-элект­ровоз с прицепленными к нему тремя вагонами. В зале ожи­дания стояла большая, раскаленная докрасна печь, вокруг ко­торой толкались два-три человека. Но мы туда не пошли и стояли вдвоем на стылой платформе. В небе висел обледенев­ший зимний месяц, его острый, резко очерченный контур напомнил мне китайский меч. Стоя под луной, Мэй подня-

763

лась на цыпочки и едва ощутимо поцеловала меня в правую щеку. Я почувствовал ее холодные тонкие губы на том самом месте, где прежде было родимое пятно.

— До свидания, Заводная Птица! — прошептала она. — Спа­сибо, что специально приехал сюда ко мне.

Не вынимая рук из карманов, я стоял и смотрел на нее. Надо было что-то сказать, но подходящих слов не находилось.

Когда подошел поезд, Мэй стянула с головы шапочку, от­ступила на шаг и сказала:

— Если с тобой что-нибудь случится, Заводная Птица, про­сто громко позови меня. Хорошо? Меня и утиный народец.

— До свидания, Мэй Касахара.

*