Я стал переводчиком, помогая советским властям контак­тировать с работавшими на шахте пленными. Не знаю, как в других сибирских лагерях, но на шахте, куда меня определи­ли, люди гибли каждый день. От чего только не умирали: от недоедания, от непосильного труда, погибали под завалами, тонули, когда в забой прорывалась вода. Из-за жуткой анти­санитарии свирепствовала всякая зараза, зимой стояли лютые морозы. Охранники зверствовали, малейшее сопротивление жестоко подавлялось. Случалось, пленных линчевали их же соотечественники, японцы. Что поделаешь, иногда люди не­навидят, подозревают, боятся друг друга, теряют надежду и отчаиваются.

Люди умирали, рабочих рук начинало не хватать, и тогда по железной дороге доставляли новую партию военнопленных. Одетые в какое-то тряпье, изможденные... Процентов двад­цать умирали в первые недели, не выдержав кошмарных усло­вий на шахте. Трупы сбрасывали в заброшенные шурфы. Ко­пать могилы было бесполезно — земля так промерзала, что лопата ее не брала почти весь год. Так что шурфы для этого подходили лучше всего. Глубоко, темно и никакого запаха, потому что холодно. Время от времени мы подсыпали туда угля.

684

Когда шурф наполнялся, его забрасывали сверху землей и гра­вием и переходили к следующему.

В шахты сбрасывали не только мертвецов. Иногда, чтобы запугать остальных, туда отправляли и живых. Стоило японс­кому солдату хоть в чем-то не подчиниться охране, как его хватали, избивали, ломали руки и ноги, а потом бросали в чер­ную дыру. До сих пор в ушах у меня стоят жалобные стоны этих несчастных. То был настоящий ад.

Шахта считалась важным стратегическим объектом, ею ру­ководили люди, которых присылали из партийного ЦК. Она усиленно охранялась войсками. Говорили, что поставленный во главе этого дела «член Политбюро» был земляком Сталина, человеком еще не старым, полным амбиций и вместе с тем — строгим и безжалостным. Его заботило лишь одно — увеличе­ние добычи угля на шахте, поэтому то, как расходовалась ра­бочая сила, имело для него значение. Пока добыча росла, ЦК считал шахту образцово-показательной и в качестве поощре­ния направлял туда больше рабочих, чем на другие объекты. Так что сколько бы людей ни умирало, на их место в необхо­димом количестве привозили других. Для повышения произ­водственных показателей начальство требовало вести добычу в таких местах, где в обычных условиях работа считается опас­ной. На шахте участились несчастные случаи, но директор не обращал на это внимания.

Жестокостью отличалось не только начальство. Большин­ство охранников на шахте набирали из бывших заключенных. Люди без всякого образования, злопамятные, патологические садисты, не знавшие ни сострадания, ни привязанности, ни любви. Как будто, живя здесь, на краю света, среди сибирских морозов они выродились в какую-то особую породу, не имев­шую ничего человеческого. Отсидев в тюрьмах Сибири по много лет за разные преступления, эти нелюди потеряли свои семьи. Возвращаться им было некуда, и они остались в Сиби­ри, завели новых жен, детей.

На шахте работали не только японские военнопленные, но и много русских — политзаключенные и бывшие офицеры Советской армии, попавшие под сталинские чистки. Среди

685

них встречались хорошо образованные, очень достойные люди. Было несколько женщин и детей — наверное, члены разлу­ченных семей политических преступников. Их заставляли ра­ботать на кухне, убирать мусор, стирать белье. Из молодых девушек нередко делали проституток. Кроме русских по же­лезной дороге привозили поляков, венгров, каких-то людей со смуглой кожей (может быть, армян или курдов). Лагерь де­лился на три зоны. В первой, самой большой, содержались пленные японцы, во второй — другие заключенные и плен­ные. В третьем секторе жили те, кто находился на свободе, — шахтеры, специалисты, офицеры охраны и надсмотрщики с семьями и другие русские. Недалеко от железнодорожной стан­ции стояла большая воинская часть. Пленным и заключен­ным запрещалось покидать отведенные им зоны.