Я уже слишком стар, чтобы на это надеять­ся. Мне только хочется отыскать смысл той жизни, которую потерял. Как это вышло? Почему? Хочу докопаться до исти­ны. Пусть жизнь станет совсем пустой и потерянной, еще хуже, чем сейчас, — согласен. Лишь бы узнать ответ на эти вопросы.

419

Не знаю, сколько еще лет мне осталось, но я с радостью при­му это бремя.

От Вас ушла жена. Искренне сочувствую, но это такое дело, в котором ничего посоветовать не могу. Слишком долго я живу один, без любви и привязанности, без семьи, чтобы говорить на эти темы. Но мне кажется, если у Вас осталось хоть какое-то же­лание еще чуть-чуть подождать, не вернется ли Ваша жена до­мой, тогда, наверное, лучше оставаться здесь и продолжать ждать. Вот что я бы сказал, если бы меня спросили. Понимаю, как тя­жело оставаться и жить там, где Вас оставили одного. Очень хо­рошо понимаю. Но самое жестокое в этом мире — чувство оди­ночества, когда человеку нечего искать, не на что надеяться.

Будет возможность, я хотел бы поскорее еще раз приехать в Токио и повидаться с Вами. Но, к несчастью, у меня разболе­лась нога, и лечение потребует какого-то времени. Берегите себя и будьте здоровы».

*

Мэй Касахара надолго выпала из поля моего зрения. И вот в конце августа она явилась ко мне своим обычным маршру­том — через стенку и через сад. Окликнула меня, и мы сели на веранде поговорить.

— Ты знаешь, Заводная Птица? Вчера начали разбирать за­брошенный дом. Тот, где жили Мияваки, — сообщила она.

— Его что, купил кто-нибудь?

— Бог его знает.

Мы с Мэй прошли по дорожке с тыла к заброшенному дому. Там и правда работа была в полном разгаре. Человек шесть рабочих в касках снимали ставни и окна, выносили раковины и электроприборы. Мы немного посмотрели, как они работа­ют. По их хмурому виду и методичным движениям было вид­но, что такая работа для них — дело привычное. Высоко в небе плыли вытянутые белые облака — предвестники осени. Инте­ресно, а какая осень на Крите? И облака? Такие же или нет?

— А колодец тоже разломают? — спросила Мэй.

— Наверное, — отозвался я. — Какой от него толк? Да и опасно его оставлять.

420

— А то еще кто-нибудь провалится, — с самым серьезным видом сказала Мэй. Я взглянул на ее загорелое лицо, и мне ясно представился тот немыслимо жаркий день в саду, когда я ощутил на родимом пятне касание ее языка.

— Ты так и не поехал на Крит, Заводная Птица!

— Решил вот остаться, подождать.

— Ты же говорил, Кумико больше не вернется. Говорил ведь?

— Ну, это совсем другое дело.

Мэй, прищурившись, посмотрела на меня. Когда она щу­рилась, полоска шрама возле глаза становилась глубже.

— А зачем ты спал с Критой Кано, Заводная Птица?

— Нужно было.

— Это что — тоже другое дело?

— Вот-вот. Мэй вздохнула.

— Ну, тогда до свидания. До новых встреч.

— Пока, — сказал я.

— Послушай, — чуть замявшись, словно хотела что-то доба­вить, сказала она. — Я, наверное, скоро опять в школу пойду.

— Решила вернуться все-таки? Она слегка пожала плечами.

— Только в другую школу. В старую больше ни за что не вернусь. Правда, до новой добираться далеко. Так что пока мы с тобой не сможем видеться.

Я кивнул. Потом достал из кармана лимонные леденцы и положил один в рот. Мэй, посмотрев по сторонам, сунула в губы сигарету и закурила.

— Приятно, наверное, спать с разными? А, Заводная Птица?

— Да не в этом дело.

— Это я уже слышала.

— Угу, — буркнул я. Что еще можно было сказать на это?

— Ну ладно. А вообще, Заводная Птица, это из-за тебя я решила снова пойти в школу. Правда.

— Это почему же?

— Почему? — переспросила Мэй, снова прищурилась и пе­ревела глаза на меня. — Потому что мне опять захотелось в

421