Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через лужайку. Она слегка приволакивала правую ногу. Пройдя не­сколько шагов, остановилась и повернулась ко мне.

— Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, — сказала она как бы между прочим. — Не так давно.

На краю лужайки рос большой дуб. Под ним — два брезенто­вых шезлонга, на одном разложено голубое пляжное полотенце. На другом лежали нераспечатанная пачка «Хоупа», пепельница с зажигалкой, какой-то журнал и большая магнитола, которая ти­хонько мурлыкала хард-рок. Девчонка выключила музыку и ос­вободила мне место, переложив все на траву. С шезлонга вид­нелся пустой дом по другую сторону дорожки — каменная птица, золотарник, металлическая сетка забора. Наверное, девчонка на­блюдала за мной все время, что я там простоял.

Участок оказался немаленьким. Здесь имелась просторная пологая лужайка с раскиданными по ней деревьями. Слева от шезлонгов находился большой пруд за низким бетонным бор­дюром: он подставил солнцу пересохшее дно. Судя по зеле­новатому налету, в пруд уже давно не наливали воду. За дере­вьями стоял старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный. С точки зрения архитектуры — ничего особен­ного. Внушительно выглядел только ухоженный сад.

— Большой участок, — сказал я, оглядываясь. — Должно быть, следить за ним — мучение.

— Наверное.

— Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов.

— Правда? — Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела.

— Ты все время здесь одна? — спросил я.

— Да. Днем всегда одна. Только утром и вечером заходит женщина, которая делает уборку. Все остальное время больше никого. Выпьете чего-нибудь холодного? У нас есть пиво.

21

— Да нет, спасибо.

— Не стесняйтесь. Я покачал головой.

— А в школу что — не ходишь?

— А вы что — на работу не ходите?

— Я не работаю.

— Что, безработный?

— Типа того. Уволился несколько недель назад.

— А кем работали?

— В адвокатской конторе, по разным делам. Ездил по уч­реждениям за документами, наводил порядок в бумагах, про­верял судебные прецеденты, занимался судопроизводством... в таком роде.

— И уволились?

— Ага.

— А жена ваша работает?

— Работает.

Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то провалился. Я вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая ти­шина.

— Вон там как раз и есть кошачий проход, — сказала дев­чонка, ткнув пальцем в дальний край лужайки. — Видите му­соросжигатель во дворе у Такитани? Там они вылезают, пере­ходят по газону, ныряют под калитку и перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же.

Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела вок­руг, водрузила их на место и выпустила изо рта облачко дыма. За это время я успел заметить у ее левого глаза ссадину санти­метра в два — рана глубокая, из тех, что оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее прикрывать. Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем при­влекало: может быть, живые глаза или необычной формы губы.

— Вы слыхали про Мияваки? — спросила она.

— Нет, а что?

— Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две доче­ри, обе ходили в крутую частную школу. У Мияваки было не­сколько семейных ресторанов.

22

— А что ж уехали?

Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю?

— Может, в долгах запутался. В одну ночь исчезли — будто сбежали. Наверно, год тому назад. Теперь все зарастает сор­няками, кошки вот развелись. Мать все время жалуется.

— Неужели так много кошек?

Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо.

— Причем всех видов. Некоторые линяют, попадаются од­ноглазые... вместо глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р!

Я кивнул.

— У меня есть родственница — у нее на каждой руке по шесть пальцев. Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем — еще один палец, маленький, как у младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей ничего не замечают. А вообще она очень хорошенькая.

Я снова кивнул.

— Это что-то наследственное, да? Как это называется... пе­редается с генами.