Ясно, что в этом — какой-то смысл. Именно поэтому вос­поминания остаются более свежими и яркими, чем реальность. Непонятно одно: что же это значит? Оживив эти картины в памяти, я закрыл глаза и вздохнул.

*

В начале сентября позвонили из химчистки на станции и ска­зали, что вещи готовы и я могу их забрать.

417

— Вещи? — спросил я. — Какие вещи? Кажется, я не сда­вал никаких вещей.

— Как — не сдавали? Сдавали. И деньги уже заплатили. Осталось только забрать. Так что приходите, пожалуйста. Ведь вы — господин Окада?

— Окада, — признался я. Номер телефона тоже был мой. Не зная, что думать, я пошел в химчистку. Хозяин, как всегда, крутил на здоровенном кассетнике приятные мелодии и гла­дил рубашки. В его маленьком мире ровным счетом ничего не изменилось. Никаких веяний, никаких перемен. Ни авангард, ни арьергард. Ни вперед, ни назад. Ни похвалы, ни ругани. Ничего не меняется, ничего не исчезает. Когда я вошел, зву­чала «Дорога в Сан-Хосе» Берта Баккара.

При моем появлении хозяин, не выпуская утюга из рук, ус­тавился на меня — будто растерялся. Чего это он так вытара­щился? Родимое пятно заметил, не иначе. Тут любой бы уди­вился — ходил себе человек, ходил и вдруг, пожалуйста, — с такой отметиной заявился.

— Вот, знаете, в аварию попал, — объяснил я.

— Страшное дело эти аварии, — откликнулся хозяин. Судя по голосу, он искренне мне сочувствовал. Поглядев на утюг в руках, осторожно поставил его на подставку с таким видом, будто подозревал, что это он виноват в моей беде. — А эта штука заживет?

— Не знаю, — ответил я.

Хозяин химчистки вручил мне блузку и юбку Кумико, упа­кованные в целлофановые пакеты. Те самые, что я отдал Крите.

— Их оставила девушка с короткими волосами.

— Такими? — Я показал на пальцах сантиметра три.

— Ну нет. Такими примерно. — Он провел рукой у плеча. — Она была в коричневом костюме и красной клеенчатой шля­пе. Заплатила за стирку и дала ваш телефон.

Поблагодарив, я забрал блузку и юбку и вернулся домой. Ведь я же подарил Крите эти вещи. То была «плата» за ее тело, да и вообще они мне не нужны. Зачем Мальта принесла их в химчистку? Не найдя ответа, я аккуратно сложил блузку и юбку и убрал в ящик, где лежала другая одежда Кумико.

418

*

Я написал лейтенанту Мамия, рассказав вкратце, что со мной произошло. Начал с извинений: «Мое письмо, наверное, при­чинит Вам беспокойство, но, кроме Вас, больше не знаю, к кому обратиться». Потом написал, что в тот самый день, когда он приходил ко мне, Кумико ушла из дома, что до того она уже несколько месяцев спала с другим, что после этого я три дня просидел в колодце, думая обо всем, что живу сейчас один и что прощальный подарок от Хонды-сан оказался всего-на­всего пустой коробкой из-под виски.

Через неделю пришел ответ.

«По правде говоря, мысли о Вас каким-то странным образом не покидали меня все это время, — писал лейтенант Мамия. — Мне кажется, нам надо было поговорить подольше, по душам, и очень жаль, что тогда это не получилось. К сожалению, в тот день у меня были неотложные дела и нужно было вечером воз­вращаться в Хиросиму. Поэтому я в каком-то смысле рад полу­чить от Вас известия. Я думаю: а не хотел ли Хонда-сан свести нас вместе? Может, он считал, что наша встреча пойдет на пользу и мне, и Вам? Потому, наверное, и послал меня к Вам под пред­логом, что нужно передать от него последний подарок. Тогда понятно, почему появилась эта пустая коробка. Хонда-сан по­слал меня к Вам, это и стало его завещанием.

Я очень удивился, узнав, что Вы спускались в колодец. Ко­лодцы до сих пор меня сильно притягивают. Памятуя о том, что пришлось пережить, можно подумать, что на колодцы я больше и смотреть не захочу. Но это не так. И сейчас, стоит мне только увидеть где-нибудь колодец, сразу же хочется в него заглянуть. Больше того, если окажется, что в колодце сухо, меня так и тянет спуститься туда. Верно, я все еще продолжаю надеяться, что с чем-то встречусь там, внизу. Может быть, если я заберусь туда и стану ждать, эта встреча состоится. Жизнь она мне не вернет.