К тому времени мы — я, унтер Хамано и капрал Хонда — уже хорошо узнали друг друга. Я — неопытный новоиспеченный офицер. Обычно долго прослужившие сержанты и унтера, вро­де Хамано, держались от таких подальше и насмехались над ними, но у нас с Хамано такого не было. Он испытывал ко мне что-то вроде уважения за то, что я окончил университет, а я не придавал значения чинам и старался относиться с вниманием к его военному опыту и практической сметке. Вдобавок он ро­дился в Ямагути, да и я недалеко оттуда — в Хиросиме. Поэто­му мы как-то само собой нашли общий язык и сблизились. Он рассказывал мне о войне в Китае. У Хамано, прирожденного солдата с несколькими классами начальной школы за плечами, имелись свои сомнения по поводу этой нескончаемой, тягост­ной войны, и он откровенно делился ими со мной.

170

— Я человек военный, и война для меня — в самый раз, — говорил унтер. — За родину я готов умереть — такая у меня работа. Но эта война, господин лейтенант, из-за которой мы с вами тут сидим, — она нечестная, что ни говори. Неправиль­ная какая-то... Линии фронта нет, с противником лицом к лицу не сойдешься. Наши идут вперед, а они почти не сопротивля­ются и отходят. Отступают, а потом снимают форму и смеши­ваются с гражданскими. Выходит, никак не поймешь, кто враг. Из-за этого многих невиновных убивают, а называют это «охо­той за бандитами» или «остатками войск противника». Рекви­зируют провиант у китайцев. Ну продовольствие, положим, приходится отбирать, потому что фронт движется вперед так быстро, что тылам за войсками никак не угнаться. Пленных держать негде, кормить нечем — остается только убивать. Это разве правильно? Что мы в Нанкине* натворили! Наша часть там тоже «отличилась». Людей бросали в колодцы десятками и забрасывали гранатами. Язык не поворачивается рассказы­вать, что там наделали. Я вот что думаю: нет у этой войны ни­какой «великой идеи», господин лейтенант! Самая настоящая резня, вот и все. А страдают, выходит, бедные крестьяне, ко­торым до всех этих идей никакого дела нет. Наплевать им и на Гоминьдан, и на маршала Чжана**, и на 8-ю армию***, и на нас. Для них — была бы еда, и слава богу. Я сам из семьи бед­ного рыбака и хорошо знаю, чем бедняки живут. Работают как каторжные с утра до ночи, и все равно еле-еле на хлеб хватает. Неужто Японии польза от того, что мы их тут колотим без смысла, без разбора. Сомневаюсь я, господин лейтенант.

Капрал Хонда, в отличие от Хамано, много о себе не рас­сказывал. Он вообще был человек молчаливый и всегда про­сто внимательно слушал наши разговоры. Но немногослов-

* В этом городе и его окрестностях в декабре 1937 — январе 1938 г. япон­ская армия учинила массовую расправу над мирным населением, жертва­ми которой стали более 140 тысяч человек.

** Имеется в виду Чжан Сюелян, китайский маршал, военный правитель Маньчжурии до вторжения в нее японцев.

*** Одно из наиболее боеспособных соединений Коммунистической партии Китая в период войны с Японией.

171

ность в его случае не означала замкнутости или угрюмости характера. Просто Хонда по своей инициативе редко откры­вал рот. Из-за этого, правда, мне иногда приходило в голову, что я толком не знаю, о чем думает этот парень, но неприязни он у меня не вызывал. Скорее даже его спокойствие как-то смягчало людские сердца. Что бы ни случилось, он сохранял на лице одно и то же невозмутимое выражение. Хонда родил­ся в Асахикаве, где его отец заведовал маленькой типографи­ей, и был моложе меня на два года. После школы стал вместе со старшими братьями помогать отцу в работе. Всего их было три брата, самого старшего за два года перед тем убили в Ки­тае. Хонда любил читать и, как только у него выдавалась сво­бодная минута, тут же укладывался с какой-нибудь книжкой о буддизме в руках.