Корица настолько отли­чался от обычных детей, что сравнивать его с ними не имело смысла. Когда ему исполнилось двенадцать, умерла бабушка (когда это случилось, он беззвучно плакал несколько дней кря­ду). После этого он взял на себя домашние дела — готовил, стирал, убирал дом, пока мать была на работе. После смерти матери Мускатный Орех собиралась нанять домработницу, но Корица решительно затряс головой. Ему не хотелось, чтобы

551

дома появился посторонний человек и начал менять их уклад. Вышло так, что Корица принял на себя большую часть забот по дому и поддерживал его в идеальном порядке.

*

Корица разговаривал жестами. Пальцы у него были тонкие и красивые, как у матери, в меру длинные. Пальцы, как по­слушные живые существа, легко, без остановки, порхали в воздухе перед его лицом, передавая все, что он хотел сказать.

«Сегодня в два часа приедет клиент. И все. До приезда этой женщины дел у вас никаких. Я поработаю тут еще часок, по­том уеду и в два вернусь вместе с ней. Сегодня по прогнозу весь день будет пасмурно, и, пока светло, вы можете наведать­ся в колодец. Думаю, глаза не заболят».

Мускатный Орех была права: я без труда понимал то, что Корица хотел передать мне. Языка жестов я совсем не знал, но легко улавливал смысл плавных замысловатых движений его пальцев. Вероятно, он так здорово владел этим языком, что одного зрительного восприятия было достаточно, чтобы понять суть. Ведь бывает, что задевает за живое какая-нибудь незнакомая пьеса на чужом языке. Или мне только казалось, что я наблюдаю за движениями его рук, а на самом деле ниче­го этого не было? Вдруг его пальцы — только декоративный фасад здания, а в действительности я, сам того не сознавая, вижу нечто иное, скрытое за этим фасадом? Всякий раз, когда по утрам мы оказывались с Корицей за одним столом, я пы­тался разглядеть границу между фасадом и тем, что лежит за ним, но ничего не получалось, как будто линия, что могла пролегать по этой грани, все время перемещалась и меняла свои очертания.

Поговорив со мной немного — вернее, передав мне свои мысли, — Корица снимал пиджак, вешал его на плечики, за­правлял галстук в сорочку между пуговицами на груди и при­нимался за уборку или готовил мне в кухне что-нибудь пере­кусить. За работой он включал портативный стереоплеер и слушал музыку. Одну неделю это мог быть Россини, его цер­ковная музыка, другую — концерты Вивальди для духовых

552

инструментов. Он мог слушать одно и то же раз за разом, так часто, что эти мелодии прочно застревали у меня в голове.

Работал Корица замечательно — сноровисто, без лишних движений. Поначалу я предлагал ему свою помощь, но он толь­ко улыбался и качал головой. Глядя на то, как здорово у него получается, я пришел к выводу, что, наверное, будет лучше положиться во всем на юношу, и решил ему не мешать. Пока он по утрам занимался своими делами, я сидел за книгой на диване в «примерочной».

Небольшой дом был обставлен лишь самым необходимым. Постоянно в нем никто не жил, поэтому откуда, собственно говоря, там было взяться пыли и беспорядку? И все же Корица каждый день тщательнейшим образом все пылесосил, прохо­дился тряпкой по мебели и полкам, протирал специальным сред­ством окна. Полировал стол, смахивал пыль с лампочек, рас­ставлял и раскладывал по местам вещи. Разбирался с посудой в буфете, сортировал по размеру кастрюли и сковороды, наводил порядок на полках, где хранились белье и полотенца. Перестав­лял кофейные чашки, следя за тем, чтобы ручки смотрели стро­го в одну сторону, поправлял кусочек мыла на полочке в ван­ной, менял полотенца, даже если никто ими не пользовался. Собирал мусор в пакет, завязывал его и уносил. Сверял настоль­ные часы по своим, наручным (а у них, об заклад могу побить­ся, отклонение от точного времени не превышало и трех се­кунд). Стоило ему заметить, что какая-то вещица стоит не там, где положено, — пусть даже это едва заметно, — как ее элеган­тными и точными движениями отправляли на свое место.