Ло. Но разве в этом настоящая причина? Никак не могу пове­рить. Я не говорю, что это ложь... мне просто кажется... мо­жет, это такая метафора?

— Метафора? — Мои слова, похоже, изумили ее. — Не знаю, конечно, но спать с другим... Какая же это метафора?

— Я имею в виду... мне кажется, это объяснение во имя объяснения. Оно ни к чему не ведет... Это то, что лежит на поверхности. Чем глубже я вчитываюсь в твое письмо, тем больше склоняюсь к этой мысли. Должна быть какая-то дру­гая причина — более серьезная, настоящая. И почти наверня­ка здесь замешан Нобору Ватая.

В темноте я почувствовал на себе ее взгляд. «А вдруг она видит меня?» — мелькнуло в голове.

— Замешан? Как же? — продолжал звучать голос Кумико.

— Понимаешь, все так запутано... появляются разные люди, все время происходит что-то непонятное. Пытаешься разоб­раться, расставить все по местам, но ничего не выходит. Но стоит отодвинуться подальше и взглянуть со стороны — и сра­зу видишь четкую связь. Все дело в том, что из моего мира ты перенеслась в мир Нобору Ватая. Этот самый переход — вот что важно. А спала ты с кем-то или нет — вторично. Внешнее про­явление, только и всего. Вот что я хотел сказать.

Не видимая во тьме, она неторопливо потянулась к своему стакану. Напрягая зрение, я вглядывался в темноту, откуда донесся шорох: глаз вроде бы уловил ее движение, но, разуме­ется, мне только показалось.

— Не всегда один человек обращается к другому только за тем, чтобы сказать правду, Окада-сан, — услышал я. Это была уже не Кумико. Голос принадлежал не ей и не той сладкозвуч­ной девушке, с которой я говорил вначале, а женщине совер­шенно незнакомой. Звучал он уверенно, и понятно было, что его обладательница — человек умный. — Точно так же далеко не всегда люди встречаются, чтобы друг другу душу открывать. Понимаешь, что я имею в виду?

— И все же Кумико пыталась передать, сообщить мне что-то. Правду или не правду — не имеет значения. Она обраща­лась ко мне. Вот что для меня правда.

732

Окружавший меня мрак, казалось, начал сгущаться, стано­вился тяжелее и тяжелее, напоминая ночной прилив, который бесшумно приближался и затапливал все вокруг. Надо торопить­ся. Времени остается не так много. Если освещение включится, они, вполне возможно, явятся сюда искать меня. Наконец, я решился облечь в слова мысли, понемногу обретавшие форму.

— То, что я сейчас скажу, не более чем предположение, но в родословной семейства Ватая есть какая-то наследственная предрасположенность. В чем она заключается — не скажу. Точ­но не знаю. Но что-то определенно есть. Нечто, что вызывает у тебя страх. Из-за этого ты и побоялась иметь ребенка. Забере­менев, испугалась, что наследственность скажется на нем, но открыть мне свою тайну не смогла. С этого все и началось.

Ничего не отвечая, она тихо поставила стакан на столик. Я продолжал:

— А твоя сестра... Она ведь не от пищевого отравления умер­ла. Нет, причина совсем в другом. В ее смерти виноват Нобору Ватая, и тебе это известно. Сестра, должно быть, что-то сказала тебе перед смертью, как-то предупредила. Вероятно, у Нобору Ватая особый дар влиять на людей, с помощью кото­рого он отыскивал наиболее восприимчивых и чего-то от них добивался. Это испытала на себе Крита Кано — он надругался над ней. Крите каким-то образом удалось оправиться после этого, а твоя сестра не смогла. Ведь она жила с братом в одном доме, и бежать ей было некуда. Жить с этим дальше она не захотела, предпочла умереть. Твои родители скрывали, что она покончила с собой. Разве не так?

Ответа я не дождался. Она молчала, словно хотела раство­риться во мраке.

— Не знаю, как ему это удалось, — говорил я, — но в ка­кой-то момент его силы выросли многократно. С помощью телевидения и других массмедиа он получил возможность вли­ять на общество и применяет сейчас свой дар для того, чтобы вытащить на поверхность нечто кроющееся в темных закоул­ках подсознания больших масс людей и использовать это в своих политических целях. Это очень опасно.