Мэй чуть пожала плечами. Потом вытянула из складок пляжного полотенца пачку «Хоупа», спички и закурила.

— Ну и видок у тебя, Заводная Птица.

— Конечно. Посидишь в колодце в темноте несколько дней без еды и воды, вот и будет видок.

Мэй сняла очки и повернулась ко мне. Ссадина у нее под глазом еще не зажила.

— Злишься на меня, Заводная Птица? Скажи честно.

— Не знаю. У меня столько всяких забот— голову слома­ешь. Так что не до этого.

— А жена вернулась? Я покачал головой.

— Письмо прислала. Она больше не вернется. Раз Кумико пишет, что не вернется, — значит, так оно и есть.

— Если решила что-то — уже не перерешит?

— Нет.

— Бедный ты, бедный. — С этими словами Мэй поднялась с места и легонько коснулась рукой моего колена. — Бедная, бедная Заводная Птица. Может, ты не поверишь, но я правда хотела под конец вытащить тебя из колодца. Я просто хотела испугать тебя немножко, помучить. Напугать, чтобы ты за­кричал. Мне хотелось посмотреть, как ты выйдешь из себя и запаникуешь.

* Курортное место.

385

Я не знал, что на это сказать, и только кивнул.

— А ты поверил? Когда я сказала, что собираюсь тебя там уморить?

Я свернул обертку от леденца в шарик и покатал его в руках.

— Не знаю. Мне показалось и то, и другое: то ли ты всерьез говорила, то ли просто пугала. Когда сидишь в колодце и го­воришь с кем-то наверху, с голосом происходит что-то стран­ное: никак не уловишь тон речи. Но дело в конце концов не в том, что ты в самом деле имела в виду. У реальности как бы несколько слоев. Так что в той реальности ты, может, и вправду собиралась меня убить, а в этой — может, и нет. Все зависит от того, в какой реальности ты и в какой — я.

Я затолкал шарик от обертки в банку из-под «спрайта».

— Можно тебя попросить, Заводная Птица? — спросила Мэй, показывая на брошенный шланг. — Облей меня? Такая жарища! Мозги расплавятся, если не окатиться.

Встав с шезлонга, я поднял с травы синий пластиковый шланг. Он нагрелся на солнце и сделался мягким. Я повернул спрятавшийся в тени кустов кран и пустил воду. Нагретая в шланге вода была сначала почти как кипяток, но постепенно остывала, пока не потекла холодная. Тогда я направил шланг на вытянувшуюся на лужайке Мэй.

Крепко зажмурившись, она подставила тело под струю.

— Ух, классно! Какая холодная! Здорово! Давай и ты, За­водная Птица!

— Но я же не в плавках, — возразил было я, но при виде Мэй, которая, судя по всему, получала от этого душа настоя­щее удовольствие, стало ясно, что дальше терпеть эту жуткую жару невозможно. Сняв насквозь промокшую от пота майку, я нагнулся и начал поливать себе на голову, потом проглотил попавшую в рот влагу. Она оказалась холодной и вкусной.

— Эй! Это не водопроводная вода?

— Нет, конечно. Насос из-под земли качает. Холодная, классная, скажи? И пить можно. Недавно приходил дядька из департамента здравоохранения и проверял. Сказал, что все в норме. Говорят, в Токио сейчас не найдешь такую чистую воду. Тот мужик даже удивился. Но мы ее все-таки не пьем. Боим-

386

ся. Тут столько домов понастроено, что в нее может попасть, никто не знает.

— Тут что-то не так, тебе не кажется? У Мияваки в колодце сухо, как в пустыне, а у вас полно свежей воды. Всего-то и надо — через узенькую дорожку перейти. Почему же тогда та­кая разница?

— Почему, действительно? — сказала Мэй, наклонив голо­ву. — А может, грунтовые воды как-то по-другому проходят. Изменилось что-нибудь, вот у них колодец и высох, а у нас — нет. Хотя я точно не знаю.

— А у вас дома ничего плохого не случалось? — спросил я. Мэй нахмурилась и покачала головой.

— Последние десять лет плохое у нас тут одно — скука смерт­ная.