Много раз, — ни разу не запнулась и не поправилась. Девушка быстро и уверенно разделяла прохожих на категории и ти­хонько, чтобы не привлекать внимания прохожих, называла их мне. Когда мимо проходили сразу несколько лысых, она начинала тарахтеть как пулемет: — А, А, Б, В, Б, А. Один по­жилой мужчина элегантного вида (у него была замечательная седая шевелюра), понаблюдав за нами, спросил:

— Позвольте полюбопытствовать: что это вы делаете?

— Собираем данные, — бросил я.

— А для чего? — не отставал он.

— Для социологии.

— А, В, А, — не останавливалась Мэй.

Мужчину мои слова явно не убедили. Он еще какое-то вре­мя продолжал смотреть на нас, но в конце концов махнул ру­кой и ушел.

*

Часы на здании универмага «Мицукоси» на другой стороне улицы пробили четыре. Мы закрыли папки и снова направи­лись в «Дэйри Куин» выпить кофе. Хотя работа и не требовала особых затрат энергии, у меня как-то странно затекли плечи и шея. Может, оттого, что мы производили наши подсчеты тай­ком. От этого я испытывал нечто похожее на угрызения сове­сти. В метро, по пути в офис на Симбаси, я поймал себя на том, что автоматически распределяю всех попадавшихся на глаза лысых по категориям: Б, В... Я чувствовал, что в бук­вальном смысле дурею от этого, пробовал остановиться, но бороться с инерцией оказалось не под силу. Мы сдали листы в опросный отдел и получили причитавшиеся деньги, кстати, вполне приличные для потраченных времени и сил. Я распи­сался в ведомости и спрятал деньги в карман. Мы снова во­шли в метро, доехали до Синдзюку, пересели там на ветку Одакю и отправились домой. Уже начался час пик, и народу в вагоне было много. Я давно не ездил в переполненной элект­ричке, но особой ностальгии не почувствовал.

— Ничего работенка, правда? — спросила Мэй, стоя рядом со мной в вагоне. — Легкая, и платят нормально.

135

— Ничего, — согласился я, посасывая лимонный леденец.

— В следующий раз поедем? Туда раз в неделю можно ез­дить.

— Почему бы и нет?

— Послушай, Заводная Птица, — сказала Мэй после неболь­шой паузы — с таким видом, будто это только что пришло ей в голову. — Интересно, почему люди так боятся облысеть? Ду­мают, наверное: раз появилась лысина — значит, скоро жизни конец. Вылезают волосы у человека — ему начинает казаться, что вместе с ними и жизнь уходит, что он все быстрее прибли­жается к смерти, к последнему звонку.

Я на минуту задумался над ее словами:

— Да, наверное, кое-кто так считает.

— Ты знаешь, иногда я думаю: что человек чувствует, когда постепенно, понемножку умирает и это тянется долго-долго?

Интересно, что она хотела сказать? Не отпуская поручня, я повернулся и вопросительно посмотрел на нее:

— Постепенно, понемножку умирать... Это как? Что ты имеешь в виду?

— Ну, например... сажают человека в полную темноту од­ного, есть-пить не дают. Вот он постепенно там и умирает.

— Это жестокая и мучительная смерть! Не хотел бы я так.

— Ну а жизнь сама по себе разве не то же самое, а, Заводная Птица? Ведь мы все заперты где-то во мраке, нас лишают еды и питья, и мы медленно, постепенно умираем. Шаг за шагом... я все; ближе к смерти.

— У тебя временами слишком пессимистичные мысли для твоего возраста, — рассмеялся я.

— Песси... какие-какие?

— Пессимистичные. — Я произнес это слово по-английс­ки. — Это когда видишь в жизни только мрачные стороны.

— Пессимистичные, пессимистичные... — Девушка не­сколько раз повторила это слово, а потом пристально и серди­то взглянула на меня: — Мне еще только шестнадцать, и жиз­ни я как следует не знаю. Но могу точно сказать одно: если у меня пессимистичные мысли, тогда непессимистичные взрос­лые — просто идиоты.

10. Легкая рука • Смерть в ванне • Посланец с прощальным подарком