Мы с Кумико все собирались его как-нибудь на­звать — и так целых шесть лет прошло.

Хотя кличка «Нобору Ватая» совсем не подходила нашему коту. Даже в шутку. Уж больно разросся за эти шесть лет на­стоящий носитель этого имени. Величать так бродягу дальше никак нельзя. Нужно что-то для него придумать, пока он опять не сбежал. Срочно. Что-нибудь попроще, поконкретнее — настоящее новое имя. Видимое, осязаемое. Такое, чтобы от клички «Нобору Ватая» ни воспоминаний, ни отзвука, ни смысла не осталось.

Я поднял с пола тарелку, в которой лежала рыба. Посуда сверкала чистотой, будто ее вымыли и вытерли. Видно, уго­щение понравилось коту. Хорошо, что мне в голову пришло купить макрель как раз перед тем, как эта скотина заявилась

484

домой. Добрый знак — и для меня, и для кота. Назову-ка я его Макрель. Почесывая кота за ухом, я объявил ему: «Вот так, дружище! Ты больше не Набору Ватая, Ты теперь Макрель». Я выкрикнул бы эти слова громко, на весь свет, если б мог.

До вечера я просидел на веранде с Макрелью и с какой-то книжкой. Кот спал беспробудно— может, хотел во сне вер­нуть обратно нечто такое, что было утрачено; его бока подни­мались и опускались в такт тихому размеренному дыханию, напоминавшему шум далеких кузнечных мехов. Время от вре­мени я протягивал руку к его теплому телу, чтобы убедиться, что он в самом деле здесь, со мной. Как это замечательно: про­тянуть руку, коснуться и почувствовать чье-то тепло. Как дол­го, сам того не замечая, я жил без этих ощущений.

*

Утром Макрель никуда не делся. Когда я открыл глаза, он спал рядом на боку, вытянув лапы. Ночью он, похоже, просы­пался и всего себя вылизал начисто — не осталось ни грязи, ни колтунов, и он вновь сделался прежним пушистым красав­цем. Подержав немного Макрель на руках, я угостил его завт­раком, сменил воду в миске. Потом отошел подальше и по­звал: «Макрель!» На третий раз кот повернулся в мою сторону и тихонько мяукнул в ответ.

Надо было начинать новый день. Я ополоснулся под душем, выгладил свежевыстиранную рубашку, летние брюки и новые кроссовки. Хотя небо затянули облака, было не холодно: я решил обойтись без пальто и облачился только в толстый сви­тер. Доехав на электричке до Синдзюку, прошел подземным переходом до площади у западного вестибюля вокзала и усел­ся на любимую скамейку.

*

Моя новая знакомая явилась сразу после трех. Увидев меня, не выказала никакого удивления. Я тоже отреагировал на ее появление спокойно. Мы будто договорились встретиться за­ранее и даже не поздоровались. Я лишь чуть поднял голову, а она едва заметно улыбнулась при виде меня.

485

Одета она была по-весеннему: оранжевый топ из хлопка и узкая юбка цвета топаза; в ушах — маленькие золотые сереж­ки. Сев рядом, как обычно, достала из сумочки «Вирджинию Слимз», молча взяла сигарету и поднесла к ней миниатюрную золотую зажигалку. На этот раз закурить мне уже не предлага­ла. Сделав с задумчивым видом две-три неторопливые затяж­ки, она вдруг бросила сигарету на землю, как бы желая прове­рить, действует ли еще сегодня закон всемирного тяготения. Потом легонько дотронулась до моего колена и со словами: «Пойдем со мной» встала со скамьи. Я потушил ногой бро­шенный окурок и поднялся следом. Подняв руку, она остано­вила проезжавшее мимо такси и села в машину. Я последовал за ней. Женщина четко назвала водителю адрес на Аояме и, пока мы добирались туда по запруженным улицам, не проронила ни слова. Я рассматривал в окно Токио и по дороге от западного вестибюля Синдзюку до Аоямы заметил несколько новых зда­ний, которых прежде не видел. Женщина тем временем писала что-то маленькой золотой ручкой в извлеченном из сумочки блокноте, периодически поглядывая на часы, словно проверяя. Часы — тоже золотые, с браслетом. Похоже, все эти мелочи, которые она носила и имела при себе, были из золота. А может, в золото обращалось все, к чему она прикасается?