Нет, не может такого быть. Мэй Касахара не настолько легкомысленная особа, чтобы ее просто так переехал автомобиль. Сидит, верно, сейчас у себя в комнате, посматривает в бинокль в сад и представляет, что я делаю в колодце. Нарочно тянет, чтобы я запсиховал, подумал, что мне отсюда не выбраться. Точно-точно. А если все так, как я думаю, и Мэй умышленно затягивает время, тогда ее план удался на все сто процентов — я действительно испугался по-настоящему: меня все бросили в этой проклятой дыре. От страха, возникшего при мысли, что я запросто могу сгнить тут, в темноте, перехватило дыхание. Чем дальше, тем больше я буду слабеть, пока не умру от голода. А он будет становиться все сильнее и сильнее. Но перед этим я, наверное, потеряю способность двигаться, и даже если кто-то сбросит мне лестницу, уже не сумею выбраться наверх. Выпадут все волосы и зубы, все до одного...
А как же воздух? На дне этой узкой бетонной трубы я уже несколько дней, да еще под плотно закупоренной крышкой. Циркуляции воздуха почти никакой. Стоило об этом подумать, как воздух вокруг сразу сделался каким-то тяжелым — то ли из-за игры воображения, то ли в самом деле из-за недостатка кислорода. Чтобы проверить, в чем причина, я несколько раз
314
глубоко вдохнул и выдохнул. С каждым вдохом дышать становилось все труднее. От страха по всему телу выступил пот. Вместе с мыслями о воздухе в голову во всей жуткой реальности и неотвратимости пробралась и в ней поселилась смерть. Как черная вода, она поднималась без единого звука, затопляя сознание. Раньше у меня на уме была голодная смерть, до которой, впрочем, времени оставалось навалом. Все, однако, кончится гораздо быстрее, если я останусь без кислорода.
Как умирают от удушья? Это долгая мучительная агония? Или человек постепенно теряет сознание, будто засыпает? Я представил, как Мэй Касахара придет и обнаружит меня мертвым. Окликнет несколько раз, не дождавшись ответа, бросит в колодец горстку камешков, думая, что я заснул. Но я не проснусь. Тут-то она и поймет, что мне каюк.
Захотелось громко заорать, позвать кого-нибудь. Кричать, что меня здесь заперли, что я хочу есть, что становится нечем дышать. Я почувствовал себя беспомощным маленьким ребенком, который вышел из дому и заблудился, забыл дорогу. В детстве мне много раз снился кошмарный сон — я потерялся и не могу найти дорогу назад. Эти кошмары давным-давно забылись, и вот теперь, на дне глубокого колодца, они снова оживали с пугающей ясностью. Время во мраке двигалось в обратную сторону, поглощалось другим измерением.
Достав из рюкзака фляжку, я отвинтил крышку, осторожно, чтобы не пролить ни капли, сделал глоток. Долго держал влагу во рту и только потом проглотил. Откуда-то из глубины горла вырвался громкий звук — точно на пол свалилась какая-то твердая и тяжелая штуковина. А ведь я проглотил всего-навсего несколько капель воды.
*
— Окада-сан! — Сквозь сон я услышал, как меня кто-то зовет. — Окада-сан! Окада-сан! Проснитесь, пожалуйста.
Голос Криты Кано. Я кое-как разлепил глаза, но вокруг по-прежнему не было видно ни зги. Граница между сном и явью оставалась размытой. Попробовал приподняться, но пальцы ослабли и совсем не слушались. Тело съежилось, сделалось
315
холодным, вялым — как завалявшийся в холодильнике огурец. В голове мутилось от истощения и бессилия. «Ладно! Давай, если хочешь. Сейчас снова мысленно напрягусь, а кончать буду по-настоящему. Хочешь — пожалуйста». Как в тумане я ждал, когда она расстегнет мне ремень на брюках. Стоп! Голос Криты доносился откуда-то издалека, сверху. «Окада-сан! Окада-сан!» — звала она. Я поднял голову — половина крышки колодца была открыта и через нее на меня смотрело великолепное звездное небо. Кусочек неба, вырезанный в форме полумесяца.
— Я здесь! — Я кое-как приподнялся, встал на ноги и, глядя вверх, прокричал еще раз: — Здесь я!
— Окада-сан! — Это в самом деле была Крита Кано. Наяву. — Вы тут?
— Тут-тут.
|
