Нет. Со мной такого не бывало.

— А сейчас там, в Синьцзине, есть зоопарк?

— Точно не знаю, — сказала Мускатный Орех, прикасаясь пальцем к сережке. — Я слышала, что зоопарк после войны закрыли, а что там сейчас — понятия не имею.

511

*

Мускатный Орех долго оставалась моим единственным в мире собеседником. Мы встречались каждую неделю, раз или два, шли в ресторан, садились за столик друг против друга и разго­варивали. После нескольких таких встреч я обнаружил, что Мускатный Орех замечательно умеет слушать. Она сразу по­нимала, о чем речь, умело вставляла реплики и вопросы и знала, как вести разговор.

Готовясь к очередной встрече, я, чтобы не расстраивать ее, всегда старался выглядеть по возможности чистым и аккурат­ным. Рубашку надевал свежую, только что из прачечной, под­бирал в тон галстук, начищал обувь до блеска. Увидев меня, она взглядом повара, выбирающего овощи, внимательно, с головы до ног, оглядывала, как я одет. Если ей что-нибудь не нравилось, даже какая-то мелочь, она немедленно вела меня в бутик, покупала нужный предмет гардероба и, если имелась возможность, тут же заставляла меня переодеться в новое. Во всем, что касалось одежды, она была очень требовательна.

Благодаря ее стараниям мой шкаф незаметно заполнялся одеждой. Новые костюмы, пиджаки, рубашки медленно, но уверенно захватывали территорию, которую прежде занимала одежда Кумико. Когда в шкафу стало тесно, я сложил ее вещи в картонную коробку с нафталином и убрал в другое место. «Трудно будет ей понять, что произошло, вернись она до­мой», — подумал я.

Я долго, небольшими порциями, рассказывал Мускатному Ореху о Кумико, о том, что ее надо спасать, вернуть сюда. Облокотившись о стол и подперев голову рукой, она присталь­но смотрела на меня.

— Откуда же ты собираешься вызволять свою Кумико? Как это место называется?

Я попробовал отыскать в окружающем пространстве под­ходящие слова, но так и не нашел. Их не было нигде — ни в воздухе, ни под землей.

— Это где-то далеко, — проговорил я. Мускатный Орех улыбнулась.

512

— Прямо как у Моцарта в «Волшебной флейте». Там прин­цессу спасают из замка, который стоит за тридевять земель, с помощью волшебной флейты и колокольчиков. Ужасно люб­лю эту оперу. Сколько раз я ее слышала! Даже либретто наи­зусть помню: «Известный всем я птицелов...» А ты слышал?

Я покачал головой:

— Не приходилось.

— В опере принца и птицелова провожают к замку три вол­шебных мальчика, плывущие на облаке. Но главное — это борьба царства дня и царства ночи. Царство ночи все время пытается отвоевать принцессу у царства дня. По ходу действия главные герои перестают понимать, кто же прав, кого держат в заточении, а кого нет. В конце, понятное дело, принц соеди­няется с принцессой, Папагено с Папагеной, а злодеи прова­ливаются в ад.

Мускатный Орех провела пальцем по оправе очков.

— Но у тебя сейчас нет ни птицелова, ни волшебной флей­ты, ни колокольчиков.

— У меня есть колодец, — сказал я.

— Если ты сможешь его получить. — Мускатный Орех изоб­разила приветливую улыбку, будто развернула передо мной шикарный носовой платок. — Этот твой колодец. Но все име­ет свою цену.

*

Когда я уставал от своих историй или не мог подобрать слов, чтобы продолжать дальше, Мускатный Орех, давая мне передо­хнуть, рассказывала о своем детстве, и ее истории оказывались куда длиннее и запутаннее. Вдобавок в них не было никакого порядка — в зависимости от настроения, она то и дело переска­кивала с одного на другое, без всяких объяснений нарушала ход событий. Или вдруг в рассказе появлялся важный персонаж, о котором я прежде не слышал. Чтобы понять, к какому периоду ее жизни относился тот или иной эпизод, надо было изо всех сил шевелить мозгами, но и это не всегда помогало. Она рас­сказывала о том, что видела собственными глазами, и в то же время — о событиях, свидетельницей которых не была.

513

*