Ние, они камнями забили колья глубоко в землю так, что они оказались вершинами четырехугольника. На все эти приготов­ления, как мне показалось, ушло минут двадцать. Но что бу­дет дальше, я понять никак не мог.

— Для них расправиться с кем-нибудь — все равно что вкус­но поесть, — сказал русский. — Чем дольше подготовка, тем больше радости. Если уж надо просто кого-нибудь шлепнуть, достаточно одного выстрела — бах! и готово. Секундное дело. Но это... — он задумчиво провел кончиками пальцев по глад­кому подбородку, — неинтересно.

Солдаты сняли с Ямамото веревки и отвели к тому месту, где поставили колья. Привязали к ним за руки и ноги. Он ле­жал, как распятый, на спине, и на его обнаженном теле вид­нелось несколько свежих ран.

— Как вы знаете, монголы — народ кочевой, — продолжал офицер. — Они разводят овец: едят их мясо, стригут шерсть, снимают шкуру. В общем, овца для них — идеальное живот­ное. Они с ними живут — вся жизнь проходит с овцами. А как ловко они снимают шкуры! Потом делают из них палатки, шьют одежду. Ты когда-нибудь видел, как монголы снимают шкуру?

— Хотите меня убить? Тогда кончайте скорее, — сказал Ямамото.

Русский кивал, медленно потирая ладони.

— Так-так. Не надо спешить. За нами дело не станет. Не беспокойся. Правда, время придется потратить, но зато все будет с гарантией, не переживай. Торопиться некуда. Тут кру­гом степь без конца, без края, и времени у нас сколько угодно. К тому же я хотел бы кое-что тебе рассказать. Итак, что каса­ется снятия шкур: у монголов обязательно имеется свой спе­циалист по этому делу. Профессионал, мастер. Можно даже сказать, настоящий виртуоз. То, что он делает, — уже искусст­во. Глазом не успеешь моргнуть, как все готово. В один миг! Можно даже подумать, что существо, с которого живьем сни­мают кожу, даже не успевает ничего почувствовать. Впро­чем... — он опять извлек из нагрудного кармана портсигар и, держа в руке, забарабанил по нему пальцами, — это, конечно,

189

не так. На самом деле тот, кого обдирают заживо, испытывает жуткую боль. Просто невообразимую боль. Но смерть все не приходит и не приходит... В конце концов она наступает от огромной потери крови, но как долго все это тянется!

Он щелкнул пальцами. Монгольский офицер, прилетевший вместе с ним, выступил вперед и достал из кармана шинели нож в ножнах — такой же, что был у солдата, грозившего пе­ререзать мне горло. Он вытащил его из ножен и поднял над головой. Стальное лезвие тускло блеснуло молочным отливом в лучах утреннего солнца.

— Вот этот человек как раз из таких умельцев, — объявил русский. — Ну-ка, посмотри получше на его нож. Это специ­альное изделие, как раз чтобы снимать шкуру. Замечательная вещица! Лезвие тонкое и острое, как бритва. Какая техника у этих мастеров! Ведь они тысячи лет свежуют животных. А с человека им кожу содрать — все равно что персик почистить. Аккуратно, красиво, без единого разрыва! Я не очень быстро говорю?

Ямамото молчал.

— Делается это постепенно,— продолжал русский офи­цер. — Чтобы содрать кожу чисто, без разрывов, самое глав­ное — не спешить. Если по ходу дела вдруг пожелаешь что-нибудь сказать, не стесняйся. Мы сразу все это остановим. И не надо будет умирать. Он уже не раз проделывал такие опера­ции, и до конца ни один человек не выдержал — у всех язык развязывался. Так что имей это в виду. Чем раньше мы это прекратим, тем лучше для нас обоих.

Держа нож, похожий на медведя офицер взглянул на Яма­мото и ухмыльнулся. Я помню эту ухмылку до сих пор. Вижу ее во сне. Ее нельзя забыть. Монгол приступил к делу. Сол­даты навалились на руки и колени Ямамото, и офицер, орудуя ножом, усердно стал сдирать с него кожу. Он и вправду рас­правлялся с ним, как с персиком. Смотреть на это было не­возможно, я зажмурился и тут же получил прикладом от одно­го из солдат. Удары сыпались один за другим, пока я не открыл глаза. Но от этого ничего не изменилось: с открытыми или закрытыми глазами я все равно слышал голос Ямамото. Ка-

190