Он оказался прав: пуля, к счастью, и правда пробила толь­ко мягкие ткани, не задев кость. Я снял его повязку из носо­вого платка, продезинфицировал рану спиртом и перевязал. Пока я проделывал это, Ямамото даже не поморщился. Толь­ко над верхней губой выступили еле заметные капельки пота. Промочив горло водой из фляги, он закурил и глубоко, с удо­вольствием затянулся. Потом достал браунинг, зажал его под мышкой и, вынув обойму, ловко, одной рукой, снарядил ее тремя патронами.

— Лейтенант, немедленно уходим отсюда. Перейдем на ту сторону и двинемся на наблюдательный пункт Маньчжурской армии.

Быстро, без лишних слов, мы свернули лагерь, сели на ло­шадей и двинулись к переправе. Я не спрашивал у Ямамото, что с ним произошло и кто в него стрелял. По своему положе­нию я не мог задавать таких вопросов, но если бы даже мог, он вряд ли бы мне ответил. Тогда у меня в голове сидела толь­ко одна мысль: как можно скорее выбраться с территории про­тивника, перейти на правый берег Халхин-Гола, где можно чувствовать себя в относительной безопасности.

Мы погоняли лошадей по травянистой равнине. Все мол­чали, но думали об одном: удастся ли нам благополучно пере-

176

браться на ту сторону. Если монгольский патрульный отряд доберется до моста раньше нас — тогда конец. Шансов вы­браться из этой заварухи не оставалось никаких. Помню, под­мышки стали мокрыми от пота.

— Лейтенант, в вас когда-нибудь стреляли? — обратился ко мне Ямамото после долгого молчания.

— Нет, — ответил я.

— А самому приходилось стрелять в кого-нибудь?

— Нет, — повторил я снова.

Какое впечатление произвел на него мой ответ? Зачем он задавал эти вопросы? Я так и не узнал этого.

— Вот здесь документы, которые нужно доставить в штаб, — проговорил Ямамото, положив руку на седельную сумку. — Если это будет невозможно сделать, их надо уничтожить — сжечь, закопать в землю... Но что бы ни случилось — они не должны попасть в руки врага. Что бы ни случилось. Это наша самая главная задача. Хочу, чтобы вы это поняли. Это очень, очень важно.

— Я все понял.

Ямамото пристально посмотрел мне в глаза.

— Если мы окажемся в безвыходном положении, первым делом пристрелите меня. И без всяких колебаний. Я застре­люсь сам, если смогу. Но если из-за руки не сумею покончить с собой, тогда стреляйте вы. И наверняка, чтобы насмерть.

Я молча кивнул.

*

До переправы мы добрались еще засветло, и стало ясно, что мучившие меня дорогой опасения имели под собой основа­ния. Там уже расположился небольшой отряд монгольской армии. Мы с Ямамото взобрались на невысокий холм и стали по очереди наблюдать в бинокль. Восемь человек — не так уж много, но вооружение они имели чересчур внушительное для пограничного дозора. У одного был автомат. На небольшом возвышении стоял станковый пулемет, обложенный мешка­ми с песком и повернутый дулом к реке. Понятно, они обо­сновались на этом месте, чтобы не дать нам перейти на тот

177

берег. У реки разбили палатки, в землю вбили столбы, к кото­рым были привязаны десять лошадей. Судя по всему, монго­лы не собирались уходить, пока не поймают нас.

— А нет ли какой-нибудь другой переправы? — поинтере­совался я.

Оторвавшись от бинокля, Ямамото посмотрел на меня и покачал головой.

— Есть, но слишком далеко. Верхом понадобится два дня, но у нас нет столько времени. Так что остается переправлять­ся только здесь.

— Вы имеете в виду ночью?

— Именно. Ничего другого не остается. Лошадей оставим здесь. Уберем часового, а остальные, наверное, будут крепко спать. Не волнуйтесь — из-за шума реки почти ничего не будет слышно. Часового я беру на себя. Ну, пока нам делать нечего, так что лучше поспать сейчас, чтобы отдохнуть как следует.