Они ничего не соображают. Они не в состоянии даже уяснить, где верх, а где низ, где север, а где юг. Вот почему они не могут выбраться из этих сумерек.

Нобору Ватая сделал паузу, чтобы его слова как следует от­ложились в головах тех, кто его слушал, и продолжал:

— Впрочем, забудем о таких людях. Не будем мешать, если им угодно сбиться с дороги. У нас есть дела поважнее.

Чем больше я слушал, тем сильнее злился. У меня даже ды­хание перехватило от злости. Он делал вид, что вещает для всего мира, а на самом деле обращался только ко мне. Конеч­но, за этим что-то стояло. Какой-то каверзный, извращенный замысел. Кроме меня, никто не знал об этом. Нобору Ватая сумел воспользоваться телевидением — этой гигантской и мощной системой, — чтобы передать мне какое-то закодиро-

285

ванное послание. Я не мог дать выход злости, разделить ее с кем-то. Только сжимал в карманах кулаки, чувствуя себя в полном одиночестве.

Толпившаяся публика слушала Нобору Ватая не отрываясь, боясь слово пропустить, а я пересек вестибюль и направился прямо по коридору, который вел к номерам. Там стоял уже знакомый мне человек без лица. Когда я подошел ближе, он повернул ко мне свою безликую маску и бесшумно загородил дорогу.

— Сейчас не время. Вам сейчас нельзя здесь находиться.

Но острая, режущая боль, которую причинил мне Нобору Ватая, словно подстегивала меня. Вытянув руку, я оттолкнул человека без лица. Он закачался, как тень, и посторонился.

— О вас же беспокоюсь, — раздался позади его голос. Каж­дое слово вонзалось мне в спину, как острый осколок шрап­нели. — Если вы сделаете еще несколько шагов, обратного пути уже не будет. Неужели не понятно?

Не обращая на него внимания, я быстро двинулся дальше. Я должен знать. Нельзя же до бесконечности бродить, не видя перед собой выхода.

Я шел по знакомому коридору, боясь, как бы человек без лица не пустился за мной следом, но, оглянувшись, никого позади не обнаружил. По обе стороны длинного извилистого коридора тянулись одинаковые двери. Все были пронумеро­ваны, но в какой номер меня провели в прошлый раз, я вспом­нить не мог. Тогда знал это точно, а теперь — будто память отшибло. Не открывать же все двери подряд.

Я бродил по коридору туда-сюда, пока не встретил шедшего навстречу коридорного с подносом в руках. На подносе стояла полная бутылка «Катти Сарк», ведерко со льдом и два стакана. Я посторонился и незаметно повернул за ним. Серебристый полированный поднос поблескивал отраженным светом пла­фонов. Коридорный ни разу не обернулся. Выставив подборо­док, он шагал прямо ровной, уверенной походкой, что-то на­свистывая. Я прислушался — увертюра из «Сороки-воровки», то место в самом начале, где вступают ударные. Коридорный оказался просто мастером художественного свиста.

286

Коридор был длинный, но больше мне никто не встретил­ся. Наконец парень остановился у одного из номеров и три раза тихонько постучал. Через несколько секунд кто-то отво­рил дверь, впустив его. Я вжался в стену, стараясь укрыться за стоявшей в коридоре большой китайской вазой, и стал ждать, когда он выйдет. Это был номер 208. Ну конечно, 208! Как я до сих пор не вспомнил!

Парень все не выходил. Я взглянул на часы — стрелки не двигались, время словно остановилось — и принялся изучать цветы в вазе. Удивительно свежие, они сохраняли аромат, будто их только что срезали. Скорее всего цветы еще не заметили, что их навсегда оторвали от корней. Малюсенькая крылатая букашка забралась в сердцевину бутона красной розы с плот­ными толстыми лепестками.

Минут через пять коридорный вышел. В руках у него ничего не было, подбородок по-прежнему торчал вперед. Он удалился тем же путем, что и пришел, и стоило ему скрыться за углом, как я уже стоял у двери. Затаив дыхание, напряг слух: не услы­шу ли чего. Но из номера не доносилось ни звука, будто там никого не было. Собравшись с духом, я постучал. Так же, как коридорный: тихо, три раза. Никто не отозвался. Немного по­дождав, стукнул сильнее, опять три раза — снова без ответа.