Оттенок, чуть отличавшийся от предыдущего. Серый с приме­сью золота, с добавками зеленого, красного. Я даже обалдел от такого обилия оттенков серого цвета. Странное создание человек: стоит минут десять посидеть с закрытыми глазами, и открывается поразительное многоцветие.

Бездумно перебирая в голове образцы серого цвета, я опять начал насвистывать.

— Эй! — раздался вдруг чей-то голос.

Я испуганно открыл глаза. Наклонившись и вытянувшись вперед, посмотрел поверх сорняков на калитку. Она была от­крыта. Распахнута настежь. Ясно, что следом за мной в нее кто-то вошел. Сердце сильно забилось.

— Эй! — послышалось снова, и из-за статуи появилась дев­чонка, загоравшая в прошлый раз в саду напротив. На ней была та же бледно-голубая майка «адидас» и шорты. Она по-прежне­му слегка прихрамывала. Не было только солнечных очков.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Веду поиски кота, — ответил я.

— Правда? Что-то непохоже. Вы просто сидите и свистите с закрытыми глазами. Так котов не ищут. Я почувствовал, что краснею.

— Мне лично все равно, — продолжала девчонка. — Но вдруг вас увидит кто-нибудь незнакомый. Подумает, что вы извращенец. А вы правда не извращенец?

— Думаю, что нет.

Девчонка подошла ко мне и после тщательного осмотра выбрала из составленных под карнизом стульев тот, что почи­ще. Учинив ему еще одну строгую проверку, она поставила его на землю и села.

— Что это вы свистели? Совсем никакой мелодии. Вы слу­чайно не педик?

— Да вроде нет. А почему ты так подумала?

— Я слышала, что педики свистеть не умеют. Это правда?

— Понятия не имею.

— Мне вообще-то без разницы — педик, извращенец или еще кто, — заявила девчонка. — Вас, кстати, как зовут? Труд­но разговаривать, когда имени не знаешь.

74

— Тору Окада.

Девушка несколько раз повторила мое имя.

— Так себе имечко, да?

— Как сказать, — ответил я. — Мне всегда казалось, до вой­ны был такой министр иностранных дел — Окада*.

— Я в этом ничего не понимаю. История мне не дается. Ну ладно. А может, у вас какое-нибудь прозвище есть? Что-ни­будь попроще, чем Тору Окада.

Я тщетно пытался вспомнить, было ли у меня когда-нибудь прозвище. Ничего похожего. Интересно, почему?

— Нет у меня прозвища.

— Ну, например, Медведь? Или Лягушка?

— Нет.

— Ну давайте же, — настаивала она. — Придумайте что-ни­будь.

— Заводная Птица, — произнес я.

— Заводная Птица? — переспросила девчонка и уставилась на меня, раскрыв рот. — Это еще что такое?

— Заводная Птица, — сказал я. — По утрам, сидя на дереве, она подкручивает пружину нашей жизни.

Девчонка опять пристально посмотрела на меня.

— Я только что это придумал, — вздохнул я. — Эта птица каждый день прилетает к нам и кричит с соседнего дерева: Кр-р-р-ри-и-и... Но ее пока никто не видел.

— Хм! Ладно. Раз так — буду звать тебя Заводной Птицей. Тоже язык сломаешь, но все же гораздо лучше, чем Тору Окада.

— Спасибо.

Девчонка изменила позу: уселась на стул с ногами и уткну­лась подбородком в колени.

— А тебя как зовут? — поинтересовался я.

— Мэй Касахара. Мэй... это от месяца май.

— Ты родилась в мае?

— Чего спрашивать? Вот было бы смеху, если б я родилась в июне, а меня вдруг назвали Мэй.

* Герой Мураками путается в государственных деятелях — видимо, он имеет в виду Окаду Кэйсукэ (1868—1952), возглавлявшего японское пра-вительстро в середине 30-х гг.

75

— И то правда. Как я понимаю, в школу ты так и не хо­дишь?

— Я долго за тобой наблюдала, Заводная Птица, — проигно­рировала мой вопрос Мэй. — Из комнаты в бинокль видела, как ты вошел через калитку. У меня всегда под рукой малень­кий бинокль, чтобы наблюдать за дорожкой. Ты, наверное, не знаешь: здесь разные люди ходят. И не только люди. Животные тоже. А что ты здесь делал все это время, пока сидел один?

— Да ничего особенного, — сказал я. — Думал о прошед­ших днях, свистел.

— Ты какой-то чудной, — заявила Мэй Касахара, грызя ногти.

— Вовсе нет. Все люди так поступают.

— Может быть. Но кроме тебя, никто не ходит специально для этого к соседям, в пустой дом.