Подняв руку, он позвал монгольского офицера. Тот с боль­шим тщанием отмывал водой из фляги нож, которым сдирал с Ямамото кожу, закончив точить его о маленький брусок. Сол­даты разложили куски кожи и о чем-то спорили перед ними. Наверное, обменивались мнениями о тонкостях живодерского

192

мастерства. Офицер-монгол сунул орудие труда в ножны, за­пихал в карман шинели и подошел к нам. Взглянул на меня и повернулся к русскому, который бросил ему несколько слов по-монгольски. Монгол бесстрастно кивнул в ответ. Солдаты подвели к ним двух лошадей.

— Мы улетаем обратно в Улан-Батор, — сказал мне рус­ский. — Жаль возвращаться с пустыми руками, но что подела­ешь. Бывают дела удачные, а бывает, что-то не получается. Вернулся бы к ужину аппетит, но что-то я сомневаюсь.

Они сели на лошадей и поскакали. Самолет взлетел, пре­вратился в крохотную серебристую точку и растворился в небе на западе, оставив меня наедине с монгольскими солдатами и лошадьми.

*

Меня крепко привязали к седлу, и отряд, выстроившись в це­почку, двинулся на север. Ехавший передо мной монгол еле слышно затянул какую-то монотонную мелодию. Кроме его унылой песни, висевшую над нами тишину нарушало только шуршание песка под конскими копытами. Я понятия не имел, куда меня везут и что они решили со мной делать. Одно знал четко: для этих людей я был абсолютно ненужной, лишней обузой. В голове крутились слова русского офицера: «Я тебя убивать не буду». Не буду... «Но шансов выжить — почти ни­каких». Что же он имел в виду? Может, собираются использо­вать меня в какой-нибудь идиотской игре? Решили не просто убить, а еще и удовольствие получить?

Но по крайней мере сразу не убили и кожу живьем не со­драли. И на том спасибо. А придется умереть, так только бы не такой жуткой смертью. Но все-таки я еще жив, дышу. Если верить этому русскому, сразу убивать меня не собираются. Есть еще время до смерти — значит, есть и возможность выжить. Остается только цепляться за эту возможность, какой бы ми­зерной она ни была.

Вдруг откуда-то из закоулков сознания всплыли слова кап­рала Хонды: его загадочное пророчество, что мне не суждено умереть здесь, на материке, в Китае. Накрепко привязанный к

193

конскому седлу, под лучами степного солнца, обжигавшими голую спину, я раз за разом повторял каждое сказанное им слово. Вспоминал выражение его лица, интонации. Надо по­верить Хонде, всей душой поверить в его предсказание! Нет! Безропотно умирать здесь я не собираюсь. Обязательно выбе­русь отсюда живым и вернусь домой!

Прошло два, а то и три часа. Мы все ехали на север. Оста­новились у каменного знака. Такие камни ставили ламаисты; назывались они «обо» и считались божествами, охранявшими путников, а заодно служили дорожными знаками, имевшими большую ценность в пустыне. У этого камня мои конвоиры спешились и распутали на мне веревки. Двое отвели меня в сторону, поддерживая под руки. И я подумал: вот тут-то мне и конец. Мы стояли у колодца. Он был обложен камнями при­мерно на метр высотой. Солдаты поставили меня у края на колени, схватили сзади за шею и нагнули голову, чтобы я за­глянул внутрь. Колодец, похоже, был глубокий — внизу сто­яла густая тьма, и разглядеть ничего я не смог. Сержант — об­ладатель сапог — поднял камень величиной с кулак и бросил его в колодец. Через какое-то время послышался глухой удар. Воды в колодце скорее всего не было. Когда-то тут был насто­ящий колодец в пустыне, но вода из подземной жилы ушла, и он давно высох. Судя по тому, сколько камень летел до дна, глубина была порядочная.