Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал при­знаков жизни. Ослепительный блеск заходящего солнца отра­жался в стеклах. Мне надоело ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не нашел, но старался изо всех сил.

*

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке, будто застыв­шая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукива­ли в прозрачном корпусе настольных часов, зависших в про­странстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? — осенило меня, но первые строки никак не приходили в голо­ву. Да и понравятся ли такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

*

Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все позже и позже — нередко возвращалась после восьми, а бывало — и после десяти. Теперь, когда я си­дел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

— Извини, — сказала Кумико, — столько работы, а от де­вочки, которую взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат и суп мисо*. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.

— Где ты был в полшестого? — спросила она. — Я звонила сказать, что немного задержусь.

— Масло кончилось. Ходил в магазин, — соврал я.

— А в банке был?

* Постоянно присутствует в рационе японцев. Готовится на основе гус­той массы из перебродивших соевых бобов.

28

— Конечно.

— А кот?

— Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.

Кумико не ответила.

Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темно­те, на корточках она напомнила поставленный не на свое ме­сто чемодан.

Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.

— Кот умер, я уверена, — проговорила она еле слышно.

— Да ну, глупости, — ответил я. — Я думаю, он где-то здо­рово развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда мы жили в Коэндзи*...

— Сейчас — другое дело, — промолвила она. — Сейчас все не так. Я знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты ис­кал в траве у пустого дома?

— Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то при­надлежит. Я не могу просто так там лазить.

— Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пы­тался. Потому и не нашел.

Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хо­тел что-то сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно по­нять, она любила кота. Он появился у нас вскоре после свадь­бы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в ванной и пошел на кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурац­кий день дурацкого месяца дурацкого года.

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица забыла завести твою пружину?

Слова возникли в голове снова, как строчки стихов:

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица Забыла завести твою пружину?

* Район в Токио.

29

Когда от пива осталась половина, зазвонил телефон.

— Ты возьмешь? — крикнул я в темноту гостиной.

— Нет, — откликнулась Кумико. — Бери ты.

— Не хочется.

Телефон трезвонил, взбалтывая пыль, плывшую в темноте. Никто не говорил ни слова. Я пил пиво, а Кумико не переста­вала беззвучно плакать. Я насчитал двадцать звонков и сдал­ся. Считать дальше не было никакого смысла.

2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях

Способен ли один человек до конца понять другого?

Мы можем потратить массу времени и усилий, пытаясь узнать другого человека, а как близко удается нам в результате подо­браться к его сущности? Мы убеждаем себя, что разбираемся в людях, но известно ли нам о них что-нибудь поистине важное?