Поэтому еще немно­го — и ты бы погиб. Мальчик даже запаниковал. Я его таким никогда не видела.

Мускатный Орех едва заметно улыбнулась.

— Я уверена — он тебя любит.

Она еще что-то говорила, но я уже ничего не слышал. Зало­мило в глазах, веки, налившись страшной тяжестью, закры­лись, и я, как на лифте, стал погружаться в темноту.

752

*

Чтобы восстановиться, моему телу понадобилось ровно два дня. Все это время Мускатный Орех ухаживала за мной. Я не имел сил подняться, разговаривать, не мог есть — лишь вы­пил несколько глотков апельсинового сока да сжевал пару ку­сочков персика из банки. Вечером она уезжала домой, а утром возвращалась. Ночью возле меня делать было нечего, потому что я спал как убитый. Впрочем, не только ночью, но по боль­шей части и днем. Наверное, для выздоровления сон нужен был мне в первую очередь.

Корицу я так ни разу и не видел. Мне показалось, что он — не знаю почему — намеренно избегал встречи со мной. Я слышал, как въезжала в ворота его машина — через окно доноси­лось специфическое басовитое урчание мотора, какое бывает только у «порша». На «мерседесе» он больше не ездил; приво­зил и увозил мать, доставлял одежду и продукты на своей ма­шине. Но в дом не входил, передавал все, что привез, Мускат­ному Ореху в прихожей и тут же уезжал.

— С «резиденцией» мы скоро расстанемся, — заявила она. — А моими дамами опять придется заниматься мне. Значит, так тому и быть. Ничего другого не остается, буду продолжать, пока есть силы. Это судьба. А тебе с нами, наверное, делать больше нечего. Вот кончится все, поправишься, и будет лучше, если забудешь о нас поскорее. Потому что... Да, совсем забыла тебе сказать. О твоем брате — точнее, о брате твоей жены. О Нобору Ватая.

Мускатный Орех принесла из другой комнаты газету и по­ложила на стол.

— Вот, Корица привез. Вчера в Нагасаки твоего шурина хва­тил удар. Его отвезли в больницу, но он до сих пор без созна­ния. В газете пишут, что неизвестно, выздоровеет он или нет.

Нагасаки? Я с трудом понимал, что она говорит. Собрался что-то сказать, но слова где-то застряли. Удар с Нобору Ватая должен был случиться на Акасаке. При чем здесь Нагасаки?

— Ватая-сан выступал в Нагасаки с лекцией перед большой аудиторией, и после нее состоялся обед с организаторами, во время которого он неожиданно рухнул как подкошенный. Его отправили в ближайшую больницу. Что-то вроде инсульта. Го-

753

ворят, у него с рождения какие-то проблемы с сосудами голов­ного мозга. Пишут, что, наверное, какое-то время будет прико­ван к постели. Может случиться, речь у него не восстановится, даже если сознание вернется. Так что вполне возможно, что его политической карьере конец. Жаль, еще такой молодой. Я тебе газеты оставлю, станет лучше — сам почитаешь.

Сказанное дошло до меня не сразу. В сознании слишком ярко стояли кадры теленовостей, увиденные мною в вестибюле отеля: офис Нобору Ватая на Акасаке, толпа полицейских, централь­ный вход в больницу, напряженный голос диктора... Но посте­пенно я объяснил, внушил себе: «То были новости того мира». В реальности, в этом мире, я вовсе не бил его битой. Значит, в реальности не будет никакого полицейского расследования и арестовывать меня никто не будет. У человека случилось крово­излияние в мозг, у всех на виду. Преступлением здесь и не пах­нет. Можно вздохнуть с облегчением. Ведь человек, напавший на Нобору Ватая, о котором говорил диктор по телевизору, похо­дил на меня как две капли воды, а алиби у меня не было.

Между тем, что я забил кого-то в том мире до смерти, и ударом, свалившим Нобору Ватая, определенно должна быть взаимосвязь. Наверняка я убил нечто жившее внутри него или накрепко с ним связанное. И похоже, он предчувствовал это — его все время мучили кошмарные сны. Но то, что я совершил, не лишило его жизни. Он каким-то образом выжил, удержал­ся на самом краю. А нужно было до конца перекрыть ему кисло­род.