Потом поднес трубку к крышке стола и два раза стукнул по дереву, как в дверь, после чего положил ее обратно на рычаг. Все продол­жалось секунд двадцать, и за это время парень не проронил ни

468

слова. Немой он, что ли? Со слухом у него все в порядке — ведь среагировал на звонок и слушал, что ему говорили в трубку.

Какое-то время парень с задумчивым видом смотрел на те­лефон, потом без единого звука встал из-за стола, подошел ко мне и уселся рядом. Ровненько положил руки на колени. Гля­дя на его лицо, можно было догадаться, что и пальцы у него — красивые и тонкие. Так и оказалось. Кожа на костяшках со­бралась в складки. Совсем без складок пальцев не бывает — иначе ими даже не пошевелишь. Но у него складок было со­всем мало — необходимый минимум, так сказать. Я тупо гла­зел на его руки и думал, что он, должно быть, — сын той са­мой женщины: форма пальцев у них очень похожа. Теперь стали заметны и другие схожие черты: такой же небольшой, слегка заостренный нос, кристально чистый взгляд. Парень снова приветливо улыбнулся. Улыбка на его лице появлялась и исчезала совершенно естественно. Так грот на морском бе­регу наполняется водой, которую приносит прилив, и спокой­но отдает ее, когда волна откатывается назад. Парень поднял­ся — так же резко, как и сел, — и, повернувшись ко мне, беззвучно зашевелил губами. По артикуляции было понятно, что он хотел сказать: «Сюда, пожалуйста». Я встал и пошел за ним. Отворив внутреннюю дверь, он пригласил меня войти.

За дверью обнаружилась тесная кухонька с мойкой, а за ней — еще одна комната, очень похожая на приемную, где я сидел, только поменьше. Здесь был такой же изрядно потер­тый кожаный диван, такое же окно. На полу — ковер того же цвета. В центре стоял большой специальный рабочий стол, на нем аккуратно разложены ножницы, ящички с инструмента­ми, карандаши, журналы с выкройками. Тут же — два порт­новских манекена. На окне — не жалюзи, а плотно закрытые двойные шторы, из ткани и тюля. Верхний свет не включен, поэтому в комнате темновато, как пасмурным вечером. В тор­шере возле дивана одна лампа не горела. На столике перед диваном — стеклянная ваза с чистой водой, в которой стояли белые гладиолусы, совсем свежие, словно только что срезан­ные. Музыки в этой комнате слышно не было, стены голые — ни картин, ни часов.

469

Парень жестом предложил мне сесть. Когда я устроился на диване (он оказался таким же удобным, как тот, что стоял в приемной), он достал из кармана брюк что-то вроде очков для плавания и показал мне. Это действительно были очки, самые обыкновенные — из резины и пластмассы. Почти в таких же я плавал в бассейне. Зачем здесь понадобились очки, я понятия не имел.

— Не бойтесь, — сказал парень. Точнее, не сказал, а произ­нес одними губами и чуть пошевелил пальцами. Но я все рав­но его понял и согласно кивнул.

— Наденьте это и не снимайте, пока я сам не сниму. И не двигайте их. Вы поняли меня? Я снова кивнул.

— Вам никто не причинит зла. Все будет хорошо. Не беспо­койтесь.

Я опять ответил кивком.

Парень зашел сзади и надел мне очки. Поправил сзади ре­зинку, проверил, плотно ли прилегают прокладки. От моих эти очки отличались тем, что в них ничего не было видно. Прозрачную пластмассу чем-то наглухо закрасили, и меня окружила плотная — и искусственная — пустота. Я вообще ничего не видел, не знал даже, где торшер. Была иллюзия, что меня самого замазали толстым слоем неизвестно чего.

Парень тихонько положил руки мне на плечи, точно хотел ободрить. Пальцы у него были тонкие и очень деликатные, но вовсе не слабые. Их четкие касания напоминали пальцы пиа­ниста на клавиатуре. Через них мне передавалось дружеское расположение, вернее, не расположение... но что-то очень близ­кое к тому. «Все будет хорошо. Не беспокойтесь», — говорили мне пальцы. Я кивнул, и парень вышел из комнаты. Послыша­лись его удаляющиеся шаги. Дверь отворилась и закрылась.

*