Повернувшись, я почувствовал, что во внутреннем кармане куртки что-то лежит. Ага — конверт, что передал мне парень при расставании. Я совсем забыл про него. Обыкновенный белый конверт — правда, куда тяжелее, чем кажется с виду. Не просто увесистый, а наполненный какой-то необычной тяже­стью. Будто что-то массивное сидело внутри конверта, затаив дыхание. После недолгих колебаний я вскрыл его — все равно это пришлось бы сделать рано или поздно. В конверте оказа-

474

лась пачка аккуратно сложенных купюр по десять тысяч иен, новеньких, без единого сгиба. Из-за этого они казались ненас­тоящими, хотя у меня не было причин сомневаться в их под­линности. Двадцать банкнот. Для пущей уверенности я пе­ресчитал еще раз. Все правильно, двадцать — двести тысяч иен. Я положил деньги обратно в конверт и запихал в карман. Взял со стола вилку и бессмысленно принялся рассматривать ее. Первое, что пришло в голову: куплю-ка я на них новые ботинки. Сейчас они нужны мне больше всего. Расплатившись по счету, я вышел из кафе и направился в большой обувной магазин, здесь же, на Синдзюку-дори. Не глядя на цену, вы­брал самые простые кроссовки синего цвета, сказал продавцу свой размер.

— Если подойдут, прямо в них и пойду. Средних лет продавец (а может, и хозяин магазина) ловко продел в кроссовки белые шнурки и поинтересовался:

— А что будем делать со старыми?

Я ответил, что тапочки можно выбросить, но потом пере­думал и сказал, что заберу с собой.

— Старая добрая обувь, пусть даже малость поношенная, очень даже может пригодиться, — проговорил продавец, при­ятно улыбнувшись с таким видом, точно хотел сказать, что такая рухлядь для него — картина привычная. Запихал мои теннисные тапочки в коробку из-под новых кроссовок и по­ложил в бумажный пакет с ручками. Тапочки лежали в короб­ке как два маленьких мертвых зверька. Я отдал за покупку но­венькую банкноту в десять тысяч, а на сдачу получил несколько неновых тысячеиеновых бумажек. Держа пакет со старыми тапочками, сел в поезд на линии Одакю и поехал домой. Сме­шавшись с ехавшими с работы пассажирами, я вцепился в поручень и думал о том, сколько обновок мне сегодня перепа­ло — новые трусы, новая майка, новая обувь.

*

Дома я, как обычно, сел в кухне за стол, поставил перед собой бутылку пива и стал слушать по радио музыку. А потом захоте­лось с кем-нибудь поговорить. О погоде, о глупости правитель-

475

ства — о чем угодно. Только бы говорить — но с кем? К сожале­нию, собеседников у меня не было. Даже кот — и тот пропал.

*

На следующее утро за бритьем я, как всегда, изучал в ванной в зеркале пятно на лице. Никаких изменений. Устроившись на веранде, я впервые после долгого перерыва принялся разгля­дывать наш маленький сад — и провел весь день в полном безделье. Утро стояло прекрасное, ему на смену пришел такой же замечательный день. Была ранняя весна; легкий ветерок еле слышно шелестел листьями деревьев.

Я достал из кармана куртки конверт с девятнадцатью деся­титысячными купюрами и положил его в ящик стола, ощутив в руке загадочную тяжесть, содержавшую некий непонятный мне смысл. Что-то все это напоминает. Весьма и весьма. Не сводя глаз с лежавшего в ящике конверта, я пытался вспом­нить, что же именно. Напрасно.

Задвинув ящик, я пошел на кухню, приготовил чай и стал пить, стоя перед мойкой. И тут вспомнил. То, чем я вчера зани­мался, удивительно походило на работу девушек по вызову, о кото­рой рассказывала Крита Кано. Приходишь куда тебе говорят, спишь с незнакомым человеком, получаешь вознаграждение. Правда, с той женщиной я не спал (только кончил, даже шта­нов не снимая), но, по большому счету, — то же самое. Мне нужно много денег, и чтобы получить их, я предлагаю свое тело другому человеку. Я пил чай и думал об этом. Вдалеке залаяла собака. Потом прогудел винтовой самолет. Порядка в мыслях по-прежнему не было. Я вернулся на веранду и снова стал смотреть на залитый светом дня сад. Когда это надоело, перевел взгляд на ладони.