Рафинированное, из тех историй, что уже несколько поколе­ний министры иностранных дел рассказывают на приемах наследным принцам, вызывая вежливые смешочки окружаю­щих. Я хотел представиться, но парень лишь покачал головой из стороны в сторону, давая понять, что в этом нет нужды. Придерживая открывшуюся внутрь дверь, пропустил меня в помещение и, мельком глянув в коридор, затворил ее. При этом не проронил ни слова — только смотрел на меня, чуть прищурившись и как бы извиняясь, что не может говорить, потому что рядом спит нервная черная пантера. Хотя никакой пантерой здесь, конечно, и не пахло — просто у парня поче­му-то был такой вид.

Я очутился в приемной, где стояли кожаный диван и крес­ла, весьма удобные с виду, старомодная деревянная вешалка и торшер. В дальней стене помещения была дверь, за которой, видимо, находилась еще одна комната. Рядом с дверью — по­вернутый от стены простой дубовый рабочий стол, на кото­ром громоздился большой компьютер. Еще один маленький столик — на нем еле-еле помещался телефонный справоч­ник — стоял у дивана. Пол застелен ковром приятной салатовой расцветки. Из невидимых динамиков тихо струились зву­ки квартета Гайдна. На стенах висели симпатичные гравюры с изображением цветов и птиц. Комната чистая, в идеальном порядке. Во встроенных шкафах по одной стене стояли альбо­мы с образцами тканей и журналы мод. Хотя обстановка была скромная и не новая, в этой изношенности ощущалось успо­каивающее тепло.

Парень провел меня к дивану, а сам сел за стол. Слегка раз­вел руки и повернул их ладонями ко мне, давая понять, что придется немного подождать. Вместо того чтобы сказать: «Из­вините, надо подождать», парень чуть улыбнулся, а вместо «со­всем немного» только поднял вверх палец. Он, похоже, был мастер изъясняться без слов. Я только головой кивнул в знак того, что все понял. Открывать рот в его присутствии было бы вульгарно и совсем не к месту.

Осторожно, словно хрупкую вазу, парень взял лежавшую возле компьютера книгу и раскрыл на заложенной странице.

467

Толстая черная книжка была без суперобложки, поэтому на­звания я не разобрал, а парень, только открыв ее, с головой погрузился в чтение и вроде даже забыл о моем существова­нии. Я бы тоже почитал что-нибудь, чтобы убить время, но иод рукой ничего не было. Оставалось только сидеть на ди­ване нога на ногу и слушать Гайдна (хотя я не был уверен, что это Гайдн). Неплохая музыка, хотя, как мне показалось, ее звуки, только родившись, тут же таяли в воздухе. У парня на столе кроме компьютера был еще обыкновенный черный те­лефон, пенал и настольный календарь.

Я был одет примерно так же, как накануне: бейсбольная куртка, джемпер с капюшоном, джинсы, теннисные тапочки. Надел то, что под руку попалось. В этой вылизанной комнате в присутствии красавчика-чистюли мои теннисные тапочки казались особенно непрезентабельными. Впрочем, что зна­чит — казались? Они такими были на самом деле — стоптан­ные, неопределенного серого цвета, протертые сбоку до дыр. Чего только они на своем веку не повидали! Ведь я целый год каждый день в них ходил. Сколько раз перелезал через стену за домом, вляпывался в собачье дерьмо на нашей дорожке, спускался в колодец. Ничего удивительного, что они вид по­теряли. С тех пор как я ушел с работы, мне ни разу не прихо­дило в голову подумать: а в чем я хожу? Посмотрев теперь на то, что у меня на ногах, я воочию убедился, как я одинок, как сильно оторвался от жизни. Надо бы новое что-нибудь купить. Нельзя больше ходить в этих тапочках.

Гайдн кончился. Финал оказался вялый — мелодия будто оборвалась на полуслове. После небольшой паузы зазвучал Бах, какая-то вещь для клавесина (впрочем, и сейчас я не дал бы стопроцентную гарантию, что не ошибаюсь). Я несколько раз клал ногу на ногу, менял их. Зазвонил телефон. Парень зало­жил страницу полоской бумаги, захлопнул книгу и, отодвинув в сторону, снял трубку. Держа ее возле уха, легонько кивнул головой, поглядел на календарь и сделал в нем пометку.