Секунд через пять-шесть он так же медленно убрал руку от пламени, поставил тарелку со свечой и плотно сжал ладони.

— Господа, только что вы видели, как боль в буквальном смысле сжигает человеческую плоть, — сказал певец. Его го-

282

лос звучал спокойно и твердо, как и прежде. На лице — ника­ких следов боли, даже слабая улыбка. — Вы смогли ощутить присутствовавшую здесь только что боль как свою собствен­ную. В этом и заключается сострадание.

Он не спеша развел ладони. Между ними оказался тонкий красный платок. Певец развернул его и показал публике, по­том протянул в нашу сторону обе руки. Никаких следов ожо­га! На несколько секунд в баре повисла тишина, которую пре­рвали жаркие аплодисменты. Напряжение отпустило, и люди хлопали изо всех сил. Зажегся свет, и посетители заговорили наперебой. Певец как ни в чем не бывало уложил гитару в че­хол, спустился со сцены и исчез.

Расплачиваясь по счету, я поинтересовался у девушки за кассой, часто ли выступает этот человек в их заведении, да еще с такими номерами.

— Я точно не знаю, — отвечала она, — но, насколько мне известно, он вообще у нас сегодня впервые. Раньше я о нем и не слышала. И про его фокусы тоже. А здорово он, правда? Интересно, как это у него получается? Вот бы его на телевиде­ние.

— Действительно, — отозвался я. — Такое впечатление, что он и правда себя поджаривал.

Стоило, вернувшись в гостиницу, лечь в постель, как на меня сразу навалился сон; казалось, он только и ждал моего возвращения. Засыпая, я вспомнил о Кумико, но она маячила где-то очень далеко, а сил на дальнейшие раздумья уже не ос­талось. Неожиданно в мозгу всплыло лицо человека, который жег свою ладонь. Похоже, он проделывал этот трюк на самом деле, мелькнуло в голове. Через мгновение я уже спал.

203

8. Истоки желания • В номере • Как проходят сквозь стену

На дне колодца перед самым рассветом мне приснился сон. Нет, не сон. Это было что-то другое — нечто, случайно при­нявшее форму сна.

Я шел один по просторному вестибюлю, в центре которого стоял большой телемонитор, а в нем красовался Нобору Ватая. В твидовом костюме, рубашке в полоску и темно-синем галстуке, он только-только начал выступление: вещал что-то, глядя в камеру и сложив руки на столе. У него за спиной, на стене, висела большая карта мира. В вестибюле толпились, наверное, человек сто, а то и больше, и все как один, замерев, слушали с серьезным видом. Впечатление было такое, что с минуты на минуту должно прозвучать важное объявление, от которого зависит судьба человечества.

Я тоже остановился и посмотрел на экран. Хорошо отрепе­тированным и в то же время очень искренним тоном Нобору Ватая обращался к миллионам людей, не видя их. То, что я не

284

выносил в нем и ощущал всякий раз, как мы оказывались ли­цом к лицу, сейчас пряталось где-то глубоко, за пределами видимости. Он говорил со свойственной ему особой убеди­тельностью — делал небольшие, хорошо выверенные паузы, играл голосом, мимикой — и добивался поразительного эф­фекта. Было видно, что его ораторский талант растет день ото дня. Пришлось это признать, что поделаешь.

— Итак, все на свете сложно и в то же время очень просто. Таков фундаментальный закон, правящий миром, — говорил он. — Следует всегда помнить об этом. Вещи, кажущиеся слож­ными и таковые на самом деле, очень просты по сути своей, если понять, какие мотивы за ними стоят. Все зависит от того, чего вы добиваетесь. Мотив — это, так сказать, исток жела­ния. Важно отыскать этот исток. Докопаться до него сквозь лежащие на поверхности хитросплетения реальности. Копать и копать, пока не доберетесь до самого начала. Тогда, — Нобору Ватая указал на карту у себя за спиной, — все в конце концов станет ясно. Так устроен мир. Глупцы не способны преодолеть эту кажущуюся сложность. Блуждая в потемках в поисках выхода, они умирают, так ничего и не поняв в уст­ройстве мира. Они будто в лесной чаще или на дне глубокого колодца — в тупике, откуда нет выхода. Потому что не пони­мают сути вещей. В голове у них один мусор.