Так незаметно пролетело полгода. К концу осени 47-го года я сделался для Бориса совершенно незаменимым. На мне лежа­ли все его дела, в то время как Татарин и созданный Громо­вым "эскадрон смерти" разбирались с неугодными. Вызова в Москву от госбезопасности Борис еще не получил, но к тому времени он, похоже, уже не горел желанием возвращаться в

710

столицу. Лагерь и шахта превратились в подчиненную ему тер­риторию; жил он со всеми удобствами под охраной личной армии и накапливал все больше богатства. Впрочем, вполне возможно, что московское начальство предпочитало не отзы­вать его в Москву, а держать в Сибири, тем самым укрепляя там свою власть. Между Москвой и Борисом шла активная переписка, не по почте, конечно, — письма доставляли по железной дороге секретные курьеры, все как на подбор высо­кие, с холодными как лед глазами. Когда такой человек вхо­дил, в комнате, казалось, тут же опускалась температура.

А заключенные, работавшие на шахте, тем временем про­должали умирать один за другим, и тела их, как и раньше, сбра­сывали в шахтные выработки. Борис всесторонне оценивал, на что способен тот или иной лагерник; физически слабых с первого же дня нещадно эксплуатировали, урезали рацион питания и, чтобы избавиться от лишних едоков, выжимали из них все соки и быстро спроваживали в могилу. Отнятые у сла­баков продукты отдавали сильным, повышая таким образом производительность труда на шахте. В лагере воцарился "за­кон джунглей": сильные забирали себе все, слабые мерли как мухи. Как только рабочих переставало хватать, в товарных ва­гонах, как скот, откуда-то привозили новую партию заклю­ченных. Бывали случаи, когда до двадцати процентов людей умирали в дороге. На это никто внимания не обращал. Боль­шинство новичков прибывали с запада — это были русские и выходцы из Восточной Европы. К счастью для Бориса, ста­линская машина насилия не сбавляла там оборотов.

Мой план был — убить Бориса. Конечно, отправив его на тот свет, никаких гарантий, что положение в лагере изменит­ся к лучшему, я бы не получил. Так или иначе, ад, наверное, продолжался бы. Просто нельзя было допустить, чтобы такой человек существовал и дальше в этом мире. Верно говорил Николай: он — как ядовитая змея. И кто-то должен отрубить ей голову.

Жизнью своей я не дорожил и был готов обменять ее на жизнь Громова. Но действовать следовало наверняка. Прихо­дилось дожидаться момента, когда я буду абсолютно уверен в

711

том, что уложу его сразу, одним выстрелом. В предвкушении удобного случая я по-прежнему продолжал разыгрывать роль преданного секретаря. Но, как я говорил, Борис был очень осторожен. И днем и ночью Татарин следовал за ним, словно тень. Но даже если мы останемся наедине, как я его убью — без оружия, да еще с одной рукой? И все же я набрался терпе­ния и ждал, когда придет мое время. Верил: если есть бог, он даст мне когда-нибудь этот шанс.

*

В начале 1948 года по лагерю поползли слухи, что японских военнопленных в конце концов все-таки отправят на родину. Якобы весной за ними придет судно. Я спросил у Бориса, прав­да ли это.

— Все правильно, — ответил он. — Так оно и есть. Скоро всех вас репатриируют в Японию. Мировая общественность, видите ли, недовольна. Мы не можем вас больше здесь дер­жать, заставлять работать. Но у меня есть к тебе предложение, лейтенант. Может, останешься здесь, у нас — уже не пленным, а свободным советским гражданином? На меня ты здорово работал, уедешь — где я замену найду? Тебе рядом со мной будет куда лучше, чем в Японии. Вернешься без гроша и бу­дешь мучиться... Говорят, у вас там есть нечего, народ с голода мрет. А здесь у тебя все — деньги, женщины, власть.

Серьезное предложение. Я знал слишком много секретов Бориса, и он, по всей видимости, боялся меня отпускать. Сто­ило отказаться — и он вполне мог меня ликвидировать, чтобы заткнуть рот. Но страха не было. Поблагодарив его, я сказал, что переживаю за родителей и сестру и хотел бы вернуться домой. Борис пожал плечами и больше ничего не сказал.