У моей жены с Нобору Ватая разница в возрасте была девять лет. Не добавляло им близости и то, что в детстве Кумико не­сколько лет жила у бабушки. Кроме Кумико и Нобору, в семье Ватая был еще один ребенок — девочка, на пять лет старше Кумико. В три года Кумико увезли из Токио в Ниигату*, в от-

* Одна из 47 префектур Японии; расположена в центральной части ост­рова Хонсю на побережье Японского моря.

83

чий дом, где ее воспитанием занялась бабушка. Родители по­том объясняли Кумико, что в детстве она часто болела, поэтому они решили, что ей лучше расти в деревне, на свежем воздухе, но Кумико никогда по-настоящему не верила в это. Она не была хилым ребенком, ничем серьезным не болела и не помни­ла, чтобы кто-нибудь из взрослых в Ниигате обращал особое внимание на ее здоровье.

— Скорее всего это была просто отговорка, — как-то сказа­ла мне Кумико.

Много позже от одного родственника она услышала, что ее бабушка и мать долгое время враждовали, и решение привез­ти девочку в Ниигату было результатом временного переми­рия. Отдав на время дочь, родители Кумико надеялись убла­жить бабушку, которая в свою очередь, воспитывая внучку, как бы подтверждала связь с сыном, отцом Кумико. Девочка была у нее вроде заложницы.

— У родителей уже было двое детей, и они не боялись ли­шиться меня, — рассказывала мне жена. — Конечно, они не собирались меня бросать, но подумали, наверное, что я еще ма­ленькая и ничего страшного не случится, если отослать меня из дома. Просто всерьез они об этом не задумывались. В об­щем, ты не поверишь, но такое решение оказалось удобным для всех. Не знаю почему, но никто из них не понимал, как тяжело оно могло повлиять на маленького ребенка.

Кумико жила в Ниигате у бабушки до шести лет. Конечно, назвать эти годы несчастливыми или исковерканными нельзя. Бабушка не чаяла души во внучке, да и той самой было гораз­до интереснее играть со сверстниками, двоюродными братья­ми и сестрами, чем с родными много старше ее. Кумико при­везли обратно в Токио, когда пришло время идти в школу. Долгая разлука с дочерью стала беспокоить родителей, и, бо­ясь, как бы не было поздно, они настояли на том, чтобы она вернулась домой. Но в каком-то смысле уже было поздно. За несколько недель до отъезда Кумико в Токио на бабушку на­пало страшное волнение. Она перестала есть, почти не спала. То вдруг начинала плакать, то выходила из себя, то погружа­лась в молчание. Она крепко обнимала Кумико, а в следую-

84

щую минуту начинала бить ее по рукам линейкой с такой си­лой, что оставались рубцы. Ругая самыми последними слова­ми мать Кумико, бабушка говорила внучке, что не отпустит ее и умрет, если она уедет, и тут же заявляла, что не хочет ее боль­ше видеть и что она может убираться куда пожелает. Бабушка даже пыталась вскрыть себе вены ножницами. Кумико никак не могла понять, что творится.

И тогда она отгородилась на время от внешнего мира. Пе­рестала думать, перестала желать. Реальность, в которой она оказалась, была за гранью ее тогдашнего понимания. Кумико закрыла глаза, заткнула уши, перестала думать. Несколько месяцев практически выпали из ее памяти. Она не запомнила ничего из того, что происходило тогда, а пришла в себя уже дома. Там, где ей предстояло жить. С родителями, братом и сестрой. Но это был не ее дом. Просто новая обстановка, но­вая среда обитания.

Кумико не знала, из-за чего ее разлучили с бабушкой и как привезли на новое место, но инстинктивно понимала, что воз­врата к той жизни, которая была у нее в Ниигате, уже не будет. Мир, где она оказалась, не укладывался в понимание шестилет­ней девочки. Ее прежний мир не имел ничего общего с этим и, несмотря на кажущееся сходство, жил по совсем другим зако­нам. Кумико не понимала, на чем стоит этот мир, и даже не мог­ла участвовать в разговорах, которые велись в ее новой семье.