В этот миг у изголовья кровати зазвонил телефон. Я откры­ла глаза и взглянула в лицо клиенту, однако он словно ничего не замечал. Прозвонив восемь или девять раз, телефон затих, и в номер опять вернулась тишина.

*

Крита прервала рассказ и негромко вздохнула. Она смотрела на свои руки и молчала.

— Извините, — сказала она, — можно передохнуть? Вы не против?

— Конечно. — Я подлил себе кофе и сделал глоток. Крита выпила холодной воды. Минут десять мы просидели молча.

*

— Его пальцы снова задвигались, поглаживая каждый санти­метр моего тела, — продолжала Крита. — Не осталось места, которого бы они не коснулись. Я уже ничего не соображала. Сердце стучало в ушах, и я подумала: как странно оно бьет­ся — редко, но так громко. Я уже не могла больше себя конт­ролировать и раз за разом вскрикивала в полный голос под его руками. Пыталась сдержать крик, но кто-то другой стонал и кричал за меня моим голосом. Было ощущение, будто все вин­тики, скреплявшие мое тело, разом развинтились. Я долго ле­жала ничком в таком состоянии и вдруг почувствовала, как что-то вошло в меня сзади. И сейчас не знаю, что это было. Что-то очень твердое и огромное — и уж конечно не его пе­нис. Это точно. Я еще тогда подумала: а он в самом деле им­потент.

В общем, не представляю, что он в меня воткнул, но мне стало больно — впервые после того, как я хотела покончить с собой. Именно мне, а не кому-то другому. Боль была невооб­разимая. Ну, как сказать... Как будто что-то разрывало меня

350

изнутри надвое. Но вместе с жуткой болью нахлынуло наслаж­дение. Наслаждение и боль слились воедино. Вы понимаете? Боль вызывала наслаждение, а наслаждение — боль. Эти два чувства входили в меня как единое целое. Тело, погруженное в боль и наслаждение, быстро раскалывалось, и я ничего не могла с этим поделать. А потом произошла какая-то чертов­щина. Изнутри, из разверзшейся плоти, протискиваясь, вы­биралось нечто, чего раньше я никогда не видела и не каса­лась. Большое оно было или маленькое — не знаю, но оно было мокрым и скользким, как только что родившийся ребенок. Абсолютно не представляю, что это было. Оно жило во мне с самого начала, а я об этом не знала. И вот он вытащил это из меня наружу.

Мне хотелось знать, что это. Очень хотелось. Хотелось ви­деть собственными глазами. Ведь это же часть меня! Я имею на это право! Но я так ничего и не увидела. Поток боли и на­слаждения захлестнул меня. Превратившись в стонущую плоть, я судорожно двигала бедрами, роняя капельки слюны, и даже глаз не могла открыть.

Наконец, наступил пик экстаза. Нет, не пик. Ощущение было другое — скорее меня сбросили вниз с высокого обрыва. Я гром­ко закричала, и все, что было в комнате из стекла, мне показа­лось, разлетелось вдребезги. И не только показалось: я действи­тельно заметила, как оконные стекла, стаканы и другие стекляшки разнесло на мельчайшие осколки, которые дождем посыпались на меня. После этого накатила ужасная дурнота. Сознание уплы­вало, тело похолодело. Вам такое сравнение покажется стран­ным, но я чувствовала себя кастрюлей с остывшей кашей — клейкой, липкой, расплывшейся массой, что вяло и судорожно корчилась при каждом ударе сердца. Я вспомнила эти болез­ненные судороги — много времени не понадобилось. Ту же са­мую тупую роковую боль я ощущала тогда — перед тем как пы­талась покончить с собой. Боль, будто ломом, взламывала крышку сознания, взламывала с необыкновенной силой и про­тив моей воли вытягивала из меня превратившуюся в желе па­мять. Это странно, наверное, но я напоминала себе мертвеца, наблюдавшего за собственным вскрытием. Как вам это? Видеть

351

со стороны своими глазами, как разрезают твое тело и посте­пенно вытаскивают внутренности?