В пятом или шестом классе мы с приятелями как-то взоб­рались на гору и разбили палатку. Тогда-то я и увидел в пер­вый раз мириады звезд. Чувство было такое, будто небосвод вот-вот не выдержит их тяжести, расколется и рухнет на зем­лю. Раньше, да и потом тоже, я никогда не видел такого по­трясающего звездного неба. Все уснули, а ко мне сон никак не приходил. Выбравшись из палатки, я лег на спину и стал раз­глядывать это великолепие. Время от времени бездонную высь ярко прочерчивали падающие звезды. Я смотрел, и постепен­но мне становилось страшно. Небо! Какое необъятное и глу­бокое! Огромное и чужое, оно давило, окружало, охватывало со всех сторон. Раньше мне казалось, что у нас под ногами прочный монолит, который всегда был и всегда будет. Вернее,

292

я никогда об этом не задумывался. А на самом деле Земля — просто-напросто каменная глыба, плавающая в каком-то за­коулке космоса, мимолетное видение в масштабах Вселенной. Случится что-нибудь с космической энергией, мгновенная световая вспышка — и завтра от этой штуки вместе со всеми нами и следа не останется. При взгляде на это усыпанное звез­дами небо захватывало дух, и я никак не мог прийти в себя от собственной ничтожности и зыбкости существования.

Глядеть на рассвете на звезды со дна колодца — совсем не то, что с вершины горы, где над тобой бескрайняя звездная сфера. Здесь я ощущал, будто все мое существо крепко связа­но с этими звездами особыми нитями, протянувшимися через тесное окошко. Между нами возникло что-то вроде интимной близости: из мрака колодца, в котором я сидел, звезды откры­вались только мне одному, и никому больше. Нечто особен­ное в них наделяло меня ответной силой и теплом.

Время шло, небо все больше насыщалось ярким светом летнего утра, и звезды одна за другой стали меркнуть. Они медленно растворялись в полной тишине, а я не отводя глаз наблюдал за ними. Но все звезды с небосвода летнее солнце так и не стерло — несколько самых ярких упорно не хотели гаснуть. К моей большой радости — ведь кроме изредка про­плывавших в вышине облаков я со своего места мог видеть только звезды.

Во сне у меня выступила испарина, и теперь капельки пота стали остывать и холодить кожу. По телу пробежала дрожь. Пот напомнил о непроглядном мраке гостиничного номера и женщине из телефона. В ушах все еще звучали ее слова — бук­вально каждое слово — и стук в дверь; оставался и густой зага­дочный цветочный аромат. И Нобору Ватая продолжал вещать с телеэкрана. Время шло, а эти ощущения не отступали и со­всем не теряли четкости. Потому что это был не сон, подска­зывала память.

Я проснулся, а правая щека по-прежнему горела. Теперь к жжению примешивалась еще и слабая боль, точно по коже провели наждачной бумагой. Я надавил на заросшую щети­ной щеку, но жжение и боль не проходили. В кромешной тем-

293

ноте колодца, конечно, невозможно было понять, что случи­лось со щекой.

Вытянув руку, я дотронулся до стенки, ощупал ее пальца­ми. Ничего особенного: обыкновенная бетонная стена. Я ле­гонько постучал по ней кулаком. Никакой реакции — стена была твердой и чуть влажной на ощупь. Мне ясно запомни­лось необычное ощущение чего-то вязкого, охватившее меня, когда я проходил сквозь нее. Как будто это в самом деле было месиво из желатина.

Я пошарил в рюкзаке, вытащил фляжку и сделал глоток. Почти сутки у меня во рту не было ни крошки. При одной только мысли об этом в животе сделались колики, но скоро чувство голода стихло, уступив место какому-то глухому оце­пенению. Снова поднеся руку к лицу, я провел по колючему подбородку. Правда, прошел целый день. Прошел, а на мое отсутствие, похоже, никто внимания не обратил. Ни одна душа, наверное, даже не заметила, что я куда-то делся. Ис­чезни я вообще с лица земли, мир бы крутился себе дальше. Все так перепуталось, и ясно было только одно: я никому больше не нужен.