Вот от них-то мир и движется. Пружинки — самые простые, вроде тех,

367

что вставляют в заводные игрушки. Но их вполне достаточно. И видит их только одна Заводная Птица.

— Заводная Птица, — еще раз повторила девушка. — Завод­ная Птица, которая заводит мир.

Я поднял голову и огляделся. Привычная, давно знакомая комната, где я спал уже года четыре или пять. Но сейчас она казалась мне какой-то пустой и очень просторной.

— К сожалению, я не знаю, где найти эти пружины. На что они похожи — тоже не знаю.

Она коснулась моего плеча и стала рисовать на нем малень­кие кружки.

Лежа на спине, я долго разглядывал небольшое пятно на потолке, по форме напоминавшее желудок. Как раз над моей подушкой. Раньше я его не замечал. С каких это пор оно здесь? Скорее всего, пятно уже было до того, как мы въехали в этот дом. Мы с Кумико спали, а оно, затаившись над кроватью, прямо над головой, таращилось на нас. И вот в одно прекрас­ное утро я вдруг это пятно обнаруживаю.

Девушка, которая прежде звалась Критой, была совсем рядом. Я чувствовал тепло ее дыхания, едва уловимый аромат ее тела. Она все еще чертила кружочки на моем плече. Мне захотелось протянуть руки и снова обнять ее, но я никак не мог понять, к месту это сейчас будет или нет. Верх и низ, право и лево — все так перепуталось. Я бросил ломать голову и стал дальше молча разглядывать потолок. Тогда сестра Мальты Кано наклонилась ко мне и тихонько поцеловала в правую щеку. Когда ее мягкие губы коснулись родимого пятна, это место будто онемело.

Закрыв глаза, я вслушивался в наполнявшие мир звуки. Где-то как заведенные ворковали голуби, изливая добро на все, что их окружало. Птицы славили приход летнего утра, опове­щая людей о начале нового дня. Но одного этого мало, думал я. Ведь кто-то еще должен заводить пружину.

— Заводная Птица! — заговорила бывшая Крита. — Мне кажется, когда-нибудь ты отыщешь эту пружину. Не размыкая век, я спросил:

— Интересно, вернется ли ко мне опять нормальная жизнь, если я и вправду доберусь до пружины и смогу ее завести?

368

Она чуть пожала плечами, и в ее глазах, как облачко в небе, проплыла неясная тень печали.

— Не знаю.

— И никто не знает, — сказал я.

Как говорил лейтенант Мамия, есть на свете вещи, о кото­рых лучше не знать.

*

Сестре Мальты Кано захотелось в косметический салон. У нее не было ни иены, поскольку она явилась ко мне абсолютно голая, и я дал ей денег. Надев блузку Кумико, ее юбку и санда­лии, она отправилась в салон недалеко от станции. Кумико тоже всегда туда ходила.

Когда она ушла, я пропылесосил пол (давненько я этим не занимался), загрузил в стиральную машину накопившееся бе­лье. Потом выдвинул из своего стола все ящики и вывалил их содержимое в картонную коробку. Захотелось разобраться, оставить нужное, а остальное сжечь, но почти ничего ценного в бумагах не оказалось. Так, всякая ерунда: старые дневники; письма, на которые я давно собирался ответить, но так и не ответил; записные книжки с подробным перечнем всяких дел; книжка с адресами людей, с которыми меня сводила судьба; выцветшие газетные и журнальные вырезки; просроченный пропуск в бассейн; инструкция и гарантия к магнитофону; пол­дюжины до конца не исписанных шариковых ручек и каранда­шей; чьи-то телефоны, записанные на листочках (вспомнить, кому они принадлежали, было уже невозможно). Я приговорил к сожжению, отправив в коробку, все хранившиеся в ящиках старые письма. Из них почти половина — письма Кумико, До свадьбы мы много переписывались. Конверты были надписа­ны ее обычным, мелким и аккуратным почерком. За семь лет он почти не изменился. Даже чернила были того же цвета.

С коробкой в руках я вышел в сад, плеснул на нее поболь­ше растительного масла и поднес спичку. Коробка сразу заня­лась, но ждать, пока все сгорит, пришлось дольше, чем я ду­мал. День был безветренный, и белый дым поднимался от земли столбом прямо в утреннее небо, напоминая выросшее

369