Вытершись полотенцем после такого душа, она предложила выпить пива. Я не стал отказываться. Мэй принесла из дома две банки холодного «Хайнекена» и открыла одну; я взял другую.

— Что ты теперь собираешься делать, Заводная Птица?

— Пока не решил. Скорее всего, уеду отсюда. Может, даже из Японии уеду.

— И куда же ты собрался из Японии?

— На Крит.

— На Крит? Из-за твоей Криты... как ее там?

— Отчасти.

Мэй на минуту задумалась.

— И из колодца тебя эта самая Крита вытащила?

— Крита Кано, — проговорил я. — Да, она.

— У тебя много друзей, Заводная Птица?

— Не сказал бы. Я, как бы это выразиться, известен тем, что друзей у меня мало.

— А как эта Крита Кано узнала, что ты сидишь в колодце? Ты ведь никому не говорил, что туда полезешь. Как же она догадалась, где ты?

— Не знаю, — сказал я. — Просто не представляю.

— И все-таки едешь на Крит?

— Я еще точно не решил. Просто возможен такой вариант — вот и все.

387

Мэй достала сигарету и закурила, потом потрогала кончи­ком мизинца ссадину под глазом.

— Знаешь, Заводная Птица! Я тут загорала почти все время, что ты отсиживался в колодце. Глядела во двор заброшенного дома, жарилась на солнце и думала про тебя — как ты сидишь там, внизу. Как тебя в кромешном мраке донимает голод, как по чуть-чуть, по маленькому шажку, смерть к тебе подбирает­ся. Только я одна знала, что ты там и не можешь вылезти. Я ду­мала об этом и необычайно четко представляла, что ты чув­ствуешь... боль, растерянность, страх. Понимаешь? Казалось, из-за этого я совсем рядом с тобой. Не хотела я, чтобы ты умер, честное слово! Но мне хотелось продвинуться еще дальше — до того момента, когда ты повиснешь на ниточке, потеряешь почву под ногами, одуреешь от страха так, что не выдержишь. Думала, так будет лучше и для меня, и для тебя.

— А мне вот что кажется. Дошла бы ты до этой грани — и тут подумала: а может, шагнуть еще, до самого конца? Вдруг это гораздо проще, чем кажется? Еще чуть-чуть, а там... оста­нется только последний толчок. А потом говорила бы себе: и в самом деле так лучше — и для меня, и для него, — сказал я и глотнул пива.

Слушая меня, Мэй в задумчивости кусала губы.

— Может, ты и прав, — вымолвила она наконец. — Никто этого не знает. Даже я.

Я допил пиво и поднялся. Нацепил на нос очки, натянул через голову мокрую майку.

— Спасибо за пиво.

— Заводная Птица! Этой ночью, как все уехали на дачу, я лазила в тот колодец. Просидела там часов пять или шесть.

— Значит, это ты веревочную лестницу унесла?

— Я, — ответила Мэй, насупившись.

Я взглянул на поросший травой двор. Над впитавшей воду землей парили струйки раскаленного воздуха. Мэй потушила сигарету и опустила окурок в банку от «спрайта».

— Первые два-три часа я ничего особенного не чувствова­ла. Конечно, немножко не по себе было одной, в полной тем­ноте, но я не испугалась. Есть девицы, которые чуть что —

388

начинают орать от страха. Я не такая дурочка. Дело не просто в темноте. Ты там несколько дней просидел и знаешь, что бо­яться там нечего. Но прошло несколько часов, и я все меньше понимала, кто я есть на самом деле и что со мной происходит. Я сидела тихо в темноте и чувствовала, как внутри меня что-то растет, становится больше и больше. Эта штука так быстро разрасталась в моем теле, что, казалось, разорвет меня в конце концов на мелкие куски. Бывает, дерево растет-растет в горш­ке и вдруг — бах! — горшок лопается, корни его раскалывают. Пока я лежала на солнце, эта дрянь тихо сидела внутри, а в темноте будто насосалась каких-то особых питательных ве­ществ и стала расти со страшной силой. Я пыталась остано­вить ее... Бесполезно, ничего не получалось... И мне стало жутко. Так жутко мне еще никогда не было. Этот белый желе­образный сальный комок, забравшийся в мое тело, собирался сожрать меня изнутри. А сначала эта слизь была совсем ма­ленькая, Заводная Птица.