Задержав дыхание, я напряг слух, чтобы разобрать донес­шийся откуда-то слабый голос. За плеском воды, музыкой, смехом ухо уловило другой, еле слышный отзвук. Кто-то звал, искал кого-то. Что это? Голос — не голос. Слова — не слова.

Книга третья. Птицелов (Октябрь 1984 - декабрь 1985 г.)

1. Рассуждения Мэй Касахары

«Давным-давно собиралась тебе написать, Заводная Птица, но никак не могла вспомнить, как тебя по-настоящему зовут, и из-за этого долго не писала. Попробовала бы я изобразить на конвер­те: "район Сэтагая, ***, 2-й квартал, Заводной Птице". Да ни один, даже самый разлюбезный почтальон не понес бы такое письмо. Когда мы в первый раз с тобой встретились, ты, должно быть, сказал, как тебя зовут, но я напрочь забыла (хотя что это за имя — Тору Окада! Два-три раза дождь пройдет, и забудешь). Но на днях из-за какой-то ерунды вдруг — раз! — и вспомнила. Как будто ветер подул, дверь — бах! — и открылась. Вот так, Заводная Птица! По-настоящему тебя зовут Тору Окада.

Сначала, наверное, надо бы объяснить, где я сейчас нахо­жусь и чем занимаюсь, но это не так просто. Не буду жало­ваться, что влипла, и положение у меня очень трудное. Нет, все вроде просто и понятно. В здешних порядках ничего муд­реного нет. Вот линейка, вот карандаш. Сиди и черти линии от точки до точки. Просто, правда? Но! Хочу рассказать все по порядку, а слов нет почему-то. В мозгах какое-то белое пятно образовалось. Белое, как заяц зимой. Простая вещь, а иногда, получается, никак не объяснишь, что к чему. Сколько бумаги извела с этим письмом и вдруг вспомнила имя. Прямо как Колумб — Америку открыла.

432

*

Нехорошо, конечно, загадки загадывать, но живу я в "неко­тором царстве". Помнишь? Давным-давно, в некотором цар­стве, некотором государстве... В общем, в том самом "неко­тором царстве". Пишу в крошечной комнатушке. В ней стол, кровать, книжная полка и стенной шкаф. Все такое малень­кое, простое, без всяких украшений. Предназначено, так ска­зать, для удовлетворения "минимально необходимых потреб­ностей". На столе лампа дневного света, чашка, бумага, на которой я пишу, словарь. Честно говоря, словарями я почти никогда не пользуюсь. Не люблю я эти словари. Вид мне их не нравится, да и содержание тоже. Когда приходится брать их в руки, скривлюсь и думаю: "Ну кому это все нужно?" Люди вроде меня со словарями не в ладу. Возьмем, к приме­ру, слово "трансформация". В словаре написано: "переход из одного состояния в другое". И что с того? Я про это знать ничего не знаю. Поэтому, когда вижу на столе словарь, у меня чувство, что я смотрю на собаку, которая как-то про­лезла к нам в сад и вздумала оправляться на лужайке. Но один словарь я все-таки купила — подумала: сяду тебе, За­водная Птица, писать, попадется какой-нибудь иероглиф незнакомый — что тогда делать?

Еще у меня лежит в рядок дюжина остро отточенных ка­рандашей. Новеньких, только что купила. Специально, чтобы тебе письмо написать, пошла в магазин канцтоваров и купи­ла. Ты мне за это не обязан, не бойся, просто приятно, когда карандаши новые, только что очиненные. Еще пепельница, сигареты и спички. Много, как раньше, я не курю. Так, иног­да, для смены настроения (сейчас вот закурила). Это то, что у меня на столе. Стол стоит у окна, на нем занавески, симпа­тичные такие, в цветочек, хотя мне без разницы. Я же их не выбирала, они с самого начала тут висели. Не считая этих шторок — простенькая комнатенка. Больше похожа не на ком­нату, где девушка живет, а на образцовую тюремную камеру, которую из лучших побуждений оборудовали для того, кто первый раз угодил за решетку.

433

Про вид из окна пока говорить не хочу. Потом как-нибудь. Не потому, что это какое-то особое значение имеет, просто надо по порядку. Сегодня рассказываю только про комнату, Заводная Птица. Такая у нас программа на сегодня.

*